От редакции. Телепроект "Отдел" Александра Архангельского вызвал широкую дискуссию о значении советской философии, в частности, философов-шестидесятников - Мераба Мамардашвили, Георгия Щедровицкого и других. Действительно, а каково место советской философии в сегодняшней культуре, чем она важна для нас и вообще важна ли? Дэвид Бакхерст профессор университета Queen, Канада ответил "Русскому журналу".

* * *

С 1978 по 1982 год я был студентом Университета Киль, Великобритания. Я должен был получить двойной диплом как по философии, так и по россиеведению. Я изучал англо-американскую аналитическую философию и очень хотел изучать другие традиции. В результате, я заинтересовался тем, что происходит в философии российской. Из имеющейся литературы было достаточно сложно получить нужную мне информацию – все, что я смог найти в библиотеке, это скудные советские учебники по диалектическому и историческому материализму, а также западные работы, касающиеся советской философии как идеологии иностранной сверхдержавы. Отделение россиеведения не располагало достаточным количеством денег для финансирования проектов студенческих исследований (нам выделялось не более 100 фунтов стерлингов в год). Поэтому в 1980 году я подал заявку на поездку в Россию для изучения того, что же происходит в советской философии. В Москве я записался на месячный курс русского языка, а в свободное время пытался изучать советскую философию. Естественно, мои попытки встретиться с философами через официальные каналы ни к чему не привели. Я уже был готов покинуть Москву ни с чем, как вдруг однажды в книжном магазине издательства «Прогресс» я наткнулся на книгу Феликса Михайлова («Загадка человеческого я»), недавно переведенную на английский язык как «The Riddle of the Self».

Когда я начал ее читать, я не мог поверить тому, насколько она была хороша. Книга была свободна от доктринерского тона большинства советских работ. Она обращалась к философским проблемам, которые были мне знакомы – недостатки фундаменталистской эпистемологии, проблема сознания и тела, ускользающая природа «я», природа действий – и делала это блестяще. Стиль изложения был разговорным. Автор обращался непосредственно к читателю, оживляя обсуждение остроумными литературными приемами, такими как диалоги и толкование снов. Это было чрезвычайно интересное чтение. Когда я возвращался в отель с книгой в руке, я натолкнулся на человека, который сказал мне, что знает переводчика этой книги – Роберта Даглиша.

Очень скоро мы организовали встречу между мной, Феликсом, Даглишем и Евгением Лампертом, который в то время был председателем отделения россиеведения в Киле (и переводчиком Бердяева), и, по счастью, тоже был в это время в Москве. 11 сентября 1980 года мы собрались в квартире Даглиша. Михайлов и я быстро нашли общий язык и, благодаря переводческому мастерству Ламперта, вскоре погрузились в увлекательное философское обсуждение ошибок «субъек-объектного дуализма». Этот вечер я не забуду никогда.

В Москву я вернулся в 1982 – 1983 учебном году в качестве студента Московского университета по обмену. Михайлов взял меня под свою опеку. В то время он работал в Институте общей и педагогической психологии, куда В.В. Давыдов, тогда директор института, привлек тех философов, чей стиль мышления испортил их отношения с академическими кругами. Их «философской лабораторией» была простая комната с самоваром. Она приютила таких философов как Михайлов, Владимир Библер, Анатолий Арсеньев и Георгий Щедровицкий.

То была брежневская эпоха, впоследствии получившая известность как «период застоя». И, действительно, в академических институтах у сотрудников, похоже, было мало работы (если не считать редких вспышек активности для завершения или создания впечатления завершения «плановой работы»). В результате я провел много счастливых часов, обсуждая философию с Михайловым. Он познакомил меня с множеством философов и психологов, которые рассказывали мне об истории советской философии, о которой я бы никогда не узнал из литературы.

Когда мой русский стал лучше, Михайлов организовал ряд семинаров, на которых я выступал с докладами перед избранной группой философов и психологов. Они отвечали на мои вопросы. Эти встречи оказались исключительным источником ценного материала для моей работы. Запись одного из этих семинаров, посвященного понятию личности, была опубликована в журнале «Исследования восточно-европейской мысли» (Studies in East European Thought) в 1995 году. Главными участниками семинаров были Михайлов, Библер, Давыдов и В.А.Лекторский, который впоследствии стал редактором журнала «Вопросы философии» и моим хорошим другом.

Хочу заметить, что Михайлов помогал мне во всем, несмотря на ту опасность, которой ему грозила эта дружба. То было время, когда последствия «неформальных отношений» с иностранцами могли быть самыми неприятными: многие из моих русских друзей и знакомых были чрезвычайно осторожны, некоторые предпочитали вообще со мной не встречаться. Михайлов был не таков. Если бы не его смелость, мне ничего не удалось бы сделать.

После года, проведенного в Москве, я вернулся в Англию и стал кандидатом философских наук в Оксфорде, написав диссертацию на тему «Философия в СССР». Для понимания советской философии изнутри, я сосредоточился на работе конкретного человека – Эвальда Ильенкова (1924-1979), который сыграл важную роль в становлении советской философской традиции в пост-сталинский период.

Я изучал отношение Ильенкова к марксизму, его яростную критику редукционизма и натурализма в философии сознания, а также его натянутые отношения с советскими философскими кругами. Диссертация превратилась в книгу «Сознание и революция в советской философии», которая была опубликована издательством Кэмбриджского университета в 1991 году. После ее публикации я продолжил изучать размах и ограниченность философской мысли Ильенкова, значение идей Выготского для философии и многие другие связанные с этим темы.

Что касается официальной советской философии, то если вы спросите меня, является ли официальная марксистская философия Коммунистической партии Советского союза важной именно в философском плане, то ответ будет отрицательным. Она не содержит никаких значимых философских прозрений, позволяющих нам продвинуться в понимании жизненных философских проблем. Безусловно, официальная советская философия важна исторически. Если вы хотите понять сущность Советского Союза, то вам следует оценить ту идеологическую роль, которую в жизни общества играла его официальная философия. Также официальную советскую философию можно рассматривать как вклад, если здесь уместно использовать это слово, в традицию марксизма.

Работы Маркса и Энгельса имеют настоящую философскую значимость. Принципиальным является понимание того, как одна философская нить марксистской традиции взяла свое начало из идей, сформулированных в «Немецкой идеологии» и «Капитале» и, в конечном счете, привела к видению философии, изложенном в четвертой главе «Истории Коммунистической партии Советского Союза» (Большевики), так называемом «Кратком курсе» 1938 года.

Разумеется, официальная философия советского истеблишмента — это не вся история философии в СССР. Многие интересные мыслители пытались заниматься истинно философскими изысканиями и изобретали что-то. Ильенков был одним из них. Он был «шестидесятником», занимавшимся творческой работой в годы хрущевской оттепели. Он написал замечательную книгу о марксистской идеологии «Способ восхождения от абстрактного к конкретному в “Капитале” К.Маркса», опубликованную в 1960 гду, а также чудесную статью «Идеальное», которая появилась в многотомнике Философской Энциклопедии в 1962 году. Его текст об идеальном – это обсуждение природы нематериальных явлений (значений, концепций, ценностей, причин), темы, к которой Ильенков многократно возвращался на протяжении всей своей жизни. Издательство «Logos» недавно опубликовало полный текст его работы «Диалектика идеального» (2009 г., №1). Он был категорически против обывательского догматизма официального советского марксизма, против сциентизма и позитивизма, которые, по его мнению, инфицировали советскую идеологию и ее видение коммунизма, о чем, например, свидетельствовала вера Советского Союза в способность «научно-технической революции» осуществить искомую трансформацию. Вследствие напряженности в его отношениях с истеблишментом, профессиональная судьба Ильенкова была нелегкой.

Сложно оценить всю значимость философов вроде Ильенкова, если мы не понимаем сложности тех исторических обстоятельств, в которых он жил и работал. Ильенков, в конце концов, выражает свои идеи в марксистских идиомах, которые неискушенный читатель может легко принять за вариации той самой ортодоксальности, которую он пытался критиковать. И дело не только в том, что у Ильенкова не было выбора, кроме как изъясняться таким образом. Марксизм действительно был «универсумом дискурса» Ильенкова. Он был преданным коммунистом, поэтому его разногласия с истеблишментом заключались в основном в том, какой именно должна быть форма истинного марксизма. Вот что делало его и ему подобных такими опасными. Тот, кто бросал вызов официальному советскому марксизму изнутри во имя более радикального и гуманистического видения, которое было присуще самому Марксу, был гораздо опаснее философа - «диссидента», ратующего за христианский экзистенциализм и нечто подобное. Но чтобы научиться видеть это, вы должны знать, как правильно читать Ильенкова.

Ильенков важен не только как одно из действующих лиц в драме советской философии. Его работы содержат философские идеи, которые имеют большую значимость для современных философских дебатов на тему природы нормативности, социальных предпосылок умственных сил человека и природы мысли. (В последние годы англо-американская философия вновь открывает Гегеля, любимого философа Ильенкова, и это позволяет легче видеть связь времен между сферой интересов Ильенкова и определенными направлениями развития современной западной мысли).

Ильенков, безусловно, был не единственной важной фигурой в русской философии XX века. Феликс Михайлов, которого я упоминал ранее, был чрезвычайно интересным мыслителем и еще одним сторонником критической гуманистической традиции марксисткой философии. «Загадка человеческого я», недавно опубликованная в третьем издании (Ритм, 2010) — превосходное введение в подобного рода философию. Были многие другие — Г.С. Батищев, М.К.Мамадашвили, Г.П.Щедровицкий. Я должен признаться, что я – сторонник московской школы советской философии. Я намного меньше знаю о философской сцене Ленинграда, Киева или других школ, где, я уверен, существовало множество творческих критических мыслителей, находившихся в напряженных отношениях с истеблишментом. И, разумеется, было несколько мыслителей, прежде всего М.М. Бахтин, которые писали замечательные очень самобытные философские работы, находясь в своего рода «интеллектуальной ссылке» вдали от проблем, вокруг которых вращался советский марксизм (если не считать работы Волошинова 1920-х годов, которые часто приписываются Бахтину).

Наконец, я должен отметить, что огромное число замечательных философских исследований были проведены в рамках российской психологии XX века. Работы Льва Выготского, написанные в 1920-х и 30-х годах, необычайно интересны с точки зрения философии, равно как и работы многих его последователей (Лурия, Леонтьева). (Эта психологическая традиция интересным образом перекликается с работами Ильенкова, но это уже другая история). И в этом отношении важны не только психологи школы Выготского, например, С.Л. Рубинштейн был также значимой фигурой.

Подводя итоги, я не могу сказать, что философское образование человека будет неполным, если он не изучит философскую культуру Советского Союза. Но история этой культуры завораживает. Более того, работы многих ключевых представителей советского марксизма, таких как Ильенков, это потрясающий взгляд изнутри советской философии, имеющий вечную философскую ценность. Стоит отметить, что работы Ильенкова привлекли внимание западных специалистов, не философов, но скорее ученых, занимающихся психологией общения и образования. Их привлекло его гуманистическое видение социальных предпосылок сознания. Его идеи привлекают и более молодых представителей российской науки. Я думаю, что работы Ильенкова будут читаться и цениться как в России, так и за ее пределами до тех пор, пока его читатели будут оставаться внимательными к особым обстоятельствам, в которых трудился этот замечательный мыслитель.

При подготовке публикации использовалась статья Дэвида Бакхерста в журнале "Вопросы философии" (№8, 2010)