"Государственный палач Англии в 1771 - 86 гг. Эдвард Деннис был приговорен к смертной казни через повешение в числе 60 активных участников бунта Гордона. На имя Короля Деннис подал прошение, в котором просил передать должность палача сыну, дабы погибнуть от руки последнего. В этом Деннису было отказано, но ему была предоставлена отсрочка исполнения приговора с условием казни им 25 своих же подельников. Эдвард Деннис воспользовался отсрочкой и казнил своих единомышленников, после чего и сам был повешен".

Демократия начинается с того, что вам предоставляется возможность добродетельно казнить. Ибо если государство - это не "оно", а "мы", так, стало быть, и насилие приватизировано вами вместе с собственностью и отобранной у кровавого режима избирательной урной. Проголосовали? Отлично, а теперь пойдите и убейте. Вы в своем праве, без "тирана" и без "интеллигенции", и если кто по профессии палач, то банк выдаст ему кредит, а после того, как он поджарит-повесит сотню, соседи по воскресной проповеди помогут ему выбрать подходящий пенсионный фонд. На рабочем месте также не скучно: гражданин свободного общества имеет право любоваться смертью изъятых из него персон. Око за око, зуб за зуб, а в качестве пуританского бонуса телевизор: в Америке за казнями наблюдают с помощью кокетливо "дистанцированного" от судорог и дымящегося мяса экрана, а вот в старой-доброй викторианской Англии, которую так любят наши либералы, обходились и народным праздником на площади. "Эй, Гарри, затяни ему веревку потуже - парень крал кошельки вместо школы, так вот и будет ему галстук!".

Осуществленные демократией чаяния обывателя, разом ставшего присяжным, собственником и священником - страшны. Куда уж там всем формам деспотии, скованным цивилизующей иерархичностью и укором безмолвствующего "народа" - то ли дело, когда народ этот самостоятельно, минуя царей, инквизиторов и комиссаров, тащит приговоренного ярмарочным сходом касатика до ближайшего дерева. Низовое самоуправление, всегда основанное на простейших общностях, гражданская стихия, пребывающая в поисках врага - именно она как нельзя лучше способствует знакомству всех неправильных ближних и дальних с виселицей, карабином и электрической мебелью. Пенсионерка-Европа, счастливо отягощенная католичеством и пережитками отсталого феодализма, изживала демократию варваров Реформации столетиями, и все-таки изжила, повсеместно запретив смертную казнь - однако же всем, едва приступающим к освоению скверной науки "гражданского общества" (а именно русским), предстоит запомнить безрадостное: там, где появится общество это, обильно прольется кровушка.

Николай Павлович Палкин, сатрап из сатрапов, тяготился собственным решением казнить пятерых декабристов. "Милая и добрая матушка. Приговор состоялся и объявлен виновным. Не поддается перу, что во мне происходит; у меня какое-то лихорадочное состояние, которое я не могу определить. К этому.. примешано какое-то особое чувство ужаса..", - писал он, в частности, императрице Марии Федоровне. Неудивительно: чего ж еще ждать от самодержавного, безнадежно антидемократичного и кругом неэффективного владельца тогдашней "оси зла"! Царская Россия вообще была на редкость неправовым государством - с 1826 по 1906 год, по самым изрядным подсчетам, было казнено 894 человека. То ли дело в Англии - только в 1810-1826 гг. в Большом Лондоне и окрестностях приговорены к смерти 2 755 пойманных грешников. В 1831 году и вовсе был вынесен 1601 смертный приговор. Вот это я понимаю - открытое общество, лицом к рынку, головой в петлю. А вешали там широко, радушно - все больше мелких карманников, женщин, несовершеннолетних. И, как сказано было выше, без всяких застенков и "равелинов" - публично, благо нет для высоконравственного буржуа лучшего удовольствия, чем лицезрение того, как покарают нечестивца. И только в 1868 году, когда в России уже вовсю плакали над слезинкой ребенка, которая одна стоит всей мировой гармонии, в цитадели англосаксонской демократии казни сделались, наконец, закрытыми. Добер был русский человек.

Но уже сорока годами позже Толстой, глядя на первый, столыпинский опыт буржуазного государства, имел все основания сказать - "теперь не то". Его установочная статья о смертной казни, которую надо бы преподавать в школе, уже в 1908 году рисует нам кошмарные картины без пяти минут Дикого Запада - "Рядом с приговоренными, в парчовой ризе и в эпитрахили, с крестом в руке идет человек с длинными волосами. Шествие останавливается. Руководитель всего дела говорит что-то, секретарь читает бумагу, и когда бумага прочтена, человек, с длинными волосами, обращаясь к тем людям, которых другие люди собираются удушить веревками, говорит что-то о боге и Христе". Россия, еще недавно бывшая, в вопросах гуманистического значения личности, более европейской землей, нежели сама географическая Европа, стремительно погружалась в эпоху "массового участия" в вопросах жизни и смерти. О дальнейшем - страшных волнах 17-го и 37-го, нет смысла и говорить, настолько стертым в этом мстительном соревновании оказалось понятие уникальности любого бытия, любой души. И только в финале века, не без участия Совета Европы, уральский царь установил в России мораторий на казни, подкрепленный несколькими годами позже решением Конституционного суда о невозможности вынесения смертных приговоров до тех пор, пока в каждом из "субьектов федерации РФ" не будут введены суды присяжных. И вот - мы прожили немалых десять лет при возвращенном к нам европейцами запрете на кровопускания, но теперь нас самым ужасным образом догоняет демократия, душит гражданское общество.

И желает оно - совсем не "свободы Чечне, НТВ и Ходорковскому", не выборности губернаторов, не вольготности для оппозиционных партий и не прав оффшорного человека. Оно требует смертной казни.

Одичавшие за полтора десятилетия "рынка" обыватели очень хотят убивать. Во всех опросах, у социологов честных и не очень, выходит одно: от 65 до 75% наших сограждан домогаются крови. "Большинством голосов". И кажется, что чиновники, в силу вечного своего щекораздувательного безволия, могут на сей раз пойти у них на поводу (да ведь и сами они наверняка - жестоки, вот и думская Слиска, как мать заявляя и как женщина, одобряла недавно инициативу возврата к казням). Мешает, конечно, Европа - однако запрошенный социалистическими лордами "европротокол номер шесть", окончательно запрещающий высшую меру, уже много лет как лежит в Думе позабыт-позаброшен. Ратифицировать его, пойдя против демократических чаяний, никто пока не собирается - хотя глава думского комитета по иностранным делам г-н Косачев заявил недавно, что не исключает принятия ПАСЕ "крайних мер" против России, если та до начала 2007 года не ликвидирует казни законодательно (что нужно было сделать еще до 1999-го вообще-то). Но ведь против того - буквально все. И те самые "чаяния" (не только у публики в трамвае, президенту и прочему начальству регулярно поступают "открытые письма" от разного рода титулованных вандалов и гуннов с этим их выстраданным требованием). И поползновения наиболее ломброзианских чиновников - вице-прокурор Колесников уже выступает с предложениями касательно возобновления кровопролитий. И еще, что куда важнее - суды присяжных, достигающие теперь и Чечни, отныне позволят выносить смертные приговоры, хоть и не исполнять их, ввиду моратория. С присяжными, кстати, отдельная печаль - очевидно, что когда-то конституционные решения на их счет принимались из либеральных видов - дескать, государственный суд "пережиток проклятого прошлого", а заседатели-обыватели будут милостивы и прогрессивны. Либералы, как водится, оказались ослами - ибо ничего дичее и вреднее нынешнего русского суда присяжных, упорно оправдывающего убийц из национальных соображений, путинская государственная машина пока не произвела.

Сомнительно, конечно, чтобы нынешняя власть решилась на ссору с евроканцеляриями и, пойдя на поводу у гражданского общества, сняла мораторий. Но теперь или позже, вопрос этот поднимется еще неоднократно, и можно быть уверенными, что варвары всех разновидностей (мордовороты Иван Иванычи из кресел, националисты, гневные трибуны 14-этажек и проч.) будут добиваться своего. Хотя бы потому, что никакая идиллия нравственно-патриотического подъема не будет полной без возможности кого-нибудь расказнить. И вот затем-то я и отмечаю эту не ставшую пока еще катастрофичной проблему в потоке домыслов, угроз и пожеланий, что хочу провести здесь критическую черту сразу - и надолго вперед. Да, тошнотворным "патриотам России" можно и нужно бросать всевозможные кости, но этот рубеж сдавать никак нельзя. Смертная казнь не должна быть восстановлена ни в коем случае, и отмена ее необходима вопреки "рейтингам" и "демократическому волеизъявлению", вопреки "политике" как таковой, устрой по этому поводу нацисты хоть сто крикливых референдумов. И для упорства такого есть весьма серьезные основания.

Традиционные аргументы против высшей меры хорошо известны и практически неоспоримы. Во-первых, юридический мотив - судебные ошибки. Нет нужды перечислять случаи из мировой практики, их много (в одних только Штатах в двадцатом веке казнили минимум 23 человека "по ошибке") Человеку, далекому от судилищ, будет достаточно и знакомства с "Зеленой милей" Стивена Книга, где проблема эта воспета сообразно ее драматической значимости. Во-вторых, существуют очевидные религиозные соображения. Ведь даже если встать на позиции сугубого военно-патриотического консерватизма, то затруднительно будет представить себе, что мадам Слиска или верный сын отечества Колесников уполномочены Создателем отнимать то, что даровал Он. И, выражаясь более рискованно, скажу: будь я на месте самого Творца, я бы уж точно не даровал такую привилегию Колесникову и Слиске. Но и не им одним - ибо такие ножницы, переходящие в человеческие руки, показывают самую крайнюю степень человеческого самоуправства, за которое, коль скоро мы во что-то верим, несомненно придется расплачиваться. И даже если речь идет о преступнике самом очевидном и беспросветно-виновном (вроде Кулаева, обвиняемого по бесланскому делу), когда пафос мщения так правдив, так подкупает - даже тогда нельзя забывать, что Новый Завет был зачем-то дан после Ветхого. Есть и безрелигиозный, обособленно-моральный тезис "против". Смертная казнь развращает общество, приучает его к человечинке, к легкому соблазну непрерывного упрощения и расширения репрессий - сегодня казнен виновный безусловно, завтра - двое полувиновных, через неделю десять подозрительных, а дальше и считать окажется лень. Сняв те запреты, что на политическом уровне наложены Хрущевым, а в уголовном праве - Ельциным, двигаться дальше придется по инерции, не удерживаясь на полу, отныне скользком от крови. Казалось бы, вот только ликвидируем таких исключительных мерзавцев, а там - заживем! Но - прежняя антропология на том и будет безвозвратно упущена. Помнить об этом полезно и мне самому, отнюдь не чуждому гневных камланий о желательности "расправ с фашистами". Товарищ Эренбург упрощает, говорю я, придерживая самого себя за пуговицу.

Но есть и еще одно соображение, заставляющее восставать против восстановления высшей меры как против худшего зла, которое можно законодательно причинить России. Историческое отвращение от казней, государственное бремя гуманизма - это и есть краеугольный камень русской, самодостаточно-укорененной Европы. Нашего собственного, идущего еще от Елизаветы Петровны, европейского чувства первенства личности, так счастливо удаленного от жестокостей "протестантской этики" и животного бесчувствия "гражданского общества". Смертная казнь в этом смысле - идеальная лакмусовая бумажка, позволяющая отделить подлинного европейца, без связи с географией - от приверженцев американского талибана и евразийского бантустана. И те 25 или 35%, что выступают в России против нее, если и нуждаются в каком-либо политическом знамени, то заслуживают не безнадежного кретинизма нынешних "СПС", "Яблока" и проч., но простого и внятного определения - европейской партии. Главной ценностью которой является не злодейка- приватизация, и не демократия, упаси Боже - но исключительно самодержавная охрана всякого отдельного "я" от навязчивого комариного "мы", лезущего во все щели расхлябанного русского дома, по углам которого слишком многие торопятся найти палача.