На первый взгляд это напоминало поездку в Тулу со своим самоваром. Лекция профессора Джеффри Гудвина "Что мы сегодня знаем о механизмах возникновения революции?", проходившая в рамках "Русских чтений" в "Президент-отеле", могла бы заинтересовать просвещенную публику любой из европейских столиц. Приезжать же с ней в Москву, многие жители которой не только воспитывались на рассказах о нескольких революциях в начале ХХ века, но и сами успели принять участие в парочке не менее судьбоносных пертурбаций уже в 90-е, было достаточно рискованно. (Наличие как минимум одного ревветерана - Владимира Лысенко, лидера Республиканской партии России, - выяснилось прямо на лекции, прочие же о своих заслугах в этой области из деликатности промолчали, но слушали явно с интересом.) В кулуарах почтенные эксперты говорили, что особых открытий они и не ожидают, но на иную лекцию стоит прийти хотя бы из-за пары-тройки новых подробностей.

Однако титулованный докладчик - профессор исторической социологии Нью-йоркского университета, принадлежащий к малоизвестной у нас школе сравнительно-исторической социологии, все же пошел на риск, представив слушателям более чем часовой доклад, во многом, правда, построенный на давно известных нам ингредиентах, вроде ленинского высказывания про революционную ситуацию - "верхи не могут, низы не хотят", упомянутого в самом начале. Обильно цитировался и Троцкий - о государстве как монополии на легитимное насилие и пр.

Вслед за ритуальными заявления о том, что революции не грозят лишь экономически развитым странам, глубоко приверженным принципам демократии (что напоминает обязательную молитву Деве Марии средневекового иллюзиониста перед представлением - дабы зрители не подумали, что все свои фокусы он творит "дьявольским наущением"), профессор Гудвин перечислил публике набор основных факторов, наличие большинства из которых почти наверняка приводит к революционным потрясениям.

В отличие от марксистских теоретиков, предпочитающих оперировать терминами "масс" и всяческих "производительных сил и производственных отношений", американский исследователь сосредоточил свое внимание на элитах - именно они, по его мнению, создают или не создают революционную ситуацию. Массы же иной раз проявляют поразительную политическую близорукость. Например, зачастую при наиболее угнетенном положении они не воспринимают правительство как субъект, могущий иметь отношение к их судьбе (т.е. оно "далеко и ни при чем"), предпочитая соответственно революционным потрясениям основ государства борьбу с более близкими и куда более для них конкретными угнетателями - работодателями, домовладельцами и пр.

Для элиты же главная беда - это патримониальное государство (т.е. с "наследственной" системой управления определенных людей или общественных групп), которое в силу собственного эгоцентризма не соблюдает элементарных норм безопасности и препятствует нормальному развитию общества.

В отличие от демократии или бюрократической системы, патримониальное государство обычно не доплачивает основным своим работникам и защитникам - чиновничеству и правоохранительным структурам. Те, в свою очередь, вынуждены добирать до "прожиточного минимума" поборами с населения (как в том анекдоте - "выдали удостоверение и пистолет, а там крутись, как хочешь"), что не только порождает разгул коррупции, но и в критический момент (экономический кризис, война, приход к власти бездарного правителя) совсем не способствует проявлениям лояльности к "старому режиму".

Также в патримониальном государстве почти полностью пресекается социальная мобильность, так что толпы наиболее инициативных, талантливых и энергичных людей остаются "не у дел". Когда число считающих, что правительство "зажимает им причитающееся", начинает превышать определенный порог допустимого, следует революционный взрыв.

Неспособность такой системы "бороться с революционным движением рациональным способом", ее неумение отвечать на вызовы времени проявляется в том числе и в преступном пренебрежении правоохранительными структурами. Тут докладчик как бы вскользь заметил, что при действительно диктаторских режимах с жесткой полицейской структурой шансы революции невелики. Вывод (правда, не озвученный Гудвином) напрашивался сам собой: подвержены революционной заразе не диктатуры или демократии, а общественные системы, зависшие между этими двумя полюсами, ушедшие от жесткого авторитаризма, но не пришедшие к подлинной свободе.

С каждым новым революционным критерием картина получалась все менее радостной. И хотя сам докладчик честно признался, что ответ на наиболее популярный на его лекциях вопрос "где будет следующая революция?" он дать не может - сам не знает, ситуация выглядела более чем прозрачно. Особенно учитывая тот факт, что разговоры о "патримониальном государстве Путина" идут уже третий год.

Как и следовало ожидать, российское экспертное сообщество не осталось в долгу и на арию заморского гостя ответило разве что не половецкими плясками. Профессор кафедры политологии и политического управления РАГС при президенте РФ Оксана Гаман-Голутвина заверила слушателей в том, что уж что-что, а какие бывают революции, мы хорошо знаем, и чем нам это грозит, тоже догадываемся ("За яблочными последуют лимонные, а за ними апельсиновые?"), так что допускать их возникновения никто не собирается. Как специалист по элите он также добавила, что отличительная черта "цветных" революций в Грузии, на Украине и в Киргизии - это то, что их лидеры оказались никак не "людьми с улицы", но, напротив, частью высшего истеблишмента своих стран и в прошлом ближайшими сподвижниками смещенных ими лидеров. Согласившись, таким образом, с тезисом Гудвина о расколе в элите как одном из наиболее способствующих революции факторов.

Виктор Кувалдин, доктор исторических наук, профессор, член исполкома "Горбачев-фонда", заметил, что стран, соответствующих классификации Джеффри Гудвина, в ХХ веке было великое множество, тогда как революции произошли едва ли не в десятке из них, прочие же этой участи счастливо избежали, стало быть, говорить о прямой зависимости не приходится.

Юрий Яковец, президент Международного института Питирима Сорокина - Николая Кондратьева и вице-президент Международного фонда Н.Д.Кондратьева, отметил приоритет российских исследователей в деле "реваналитики", продемонстрировав соответствующий увесистый том Питирима Сорокина.

В целом трактат о "механизмах возникновения революций" напоминал известную ситуацию с чтением медицинского справочника и последовательным нахождением у себя всех перечисляемых болезней.

Действительность при этом оказывается куда менее волнительна и красочна. "Революции не будет" - один из наиболее популярных лозунгов последнего полугодия, декларируемый в том числе и многими прошлогодними нарушителями спокойствия. "Как же писать о политике, если сама политика как субъект общественной жизни почти отсутствует?" - горестно вопрошал редактор одного из оппозиционных интернет-сайтов после лекции. "Нет, так придумайте!" - был мой совет.

И действительно, еще неизвестно, что дает более революционизирующий эффект: истошное верещание нескольких десятков партий, складывающееся в ушах обывателя в равномерный и бессмысленный шум, или отдельные и редкие политические акции на зачищенном от реальных политиков поле. Когда брошенный помидор или пикет у Генпрокуратуры отзываются многоголосым эхом комментаторов, а подростки-нацболы вырастают в титанов "борьбы с режимом".

Без ответа остался и другой животрепещущий вопрос: каков же механизм окончания революционных процессов? Ведь все революции последних лет, однажды случившись, грозят перерасти в перманентное состояние - почти по заветам столь любимого Гудвином Троцкого. Сербия рассталась с Черногорией, Грузия вот-вот окончательно рассорится с Абхазией и Южной Осетией, Украина же из майданной ажитации, похоже, вообще не выходила - что ни месяц, то новые достижения на ниве общественных баталий.

Следующая лекция на "Русских чтениях" будет 8 июня. Посвящена она исламу и исламизму. В отличие от революции, и того и другого у нас достаточно. Некоторым даже кажется, что слишком много.