Ну проиграли.

Вроде не впервой - мало ли нас на.бывали?

Но вот как-то не так на душе. Каждый раз, когда это случалось, нравственная победа была за нами. Под утро мы уходили с участков с протоколами наших поражений - но абсолютными и безусловными победителями. Рассвет очень даже рифмовался с мягким светом на душе. Каждая гадость, которую творили уиковские жабки, укрепляла бесконечное сострадание, и где-то внутри родником кипел светлый и чистый смех. Мы были свидетелями принципиальной слабости вранья и трюка против безупречности и решимости. Насекомость их приемчиков супротив нашего светлого героизма валялась как заблеванный плотник супротив Сына плотника. Ноткой ля на нотном стане, птичкой божию в нирване пело всегда мое сердце после выборов поутру.

Но вот как-то мне сегодня не светло.

Когда-то - да еще в декабре - всё это было спортом: поймать вброс, отбить протокол. Я своим вместо напутственной мантры читал басню Крылова: "Однако как не чуден огурец, а все чуднее мост, по коем мы пойдем.." И под светом наших глаз напыщенное жульничество ежилось и кукожилось, как жабьи шкурки. Да, они бывало и выгрызали свои "60 за ведро", но с участков они уходили голенькие, с аккуратным нашим клеймом "жулик" на розовых и серых жопках. А сегодня как-то не так.

А что не так-то? Что мне так муторно и тяжело, и где ты, мое веселье, внутренняя улыбка?

Все началось еще днем, когда из пазика за углом от избирательного участка начали выползать эти раскоряки в кепках и куртках на синтипоне с китайского рынка, в мятых - клятых штанцах, в грустной случайной обувке, бедный, работящий неухоженный люд, гастарбайтеры в собственной стране. Вот когда заноза вошла в сердце и хрусталики моих глаз стали мутными от соли - когда деловито погнал пыльную отару на участок сероглазый в черном до пят пальто щенок-манагер с непременным черносотовым баальшим телефоном в решительной руке.

Мне раньше приходилось ловить "карусели". Такое их ярмарочное название вполне соответствовало - это всё были ушлые разбитные тетки из лабиринта районных администраций - отделов - контор и такие же чуть датые дядьки, удало приобнимавшие боевых подруг. Компании были наглые, веселые и живо напоминали советский субботник. Было как то сразу понятно, что после, отколесив по участкам и словив адреналиновый кайф от риска, они завалятся в недорогую вкусную кафешку, и после водочки под люля пойдут и танцы, а по некоторому праздничному возбуждению и пылающим щечкам - и обжиманцы тож.

Ловить их доставляло такое же удовольствие, как наглую бойкую ростовскую рыбу судак. Однажды такая компания бежала от меня два квартала, и мне казалось, что это тикают старшекласницы, застуканные на угольном дворе с сигаретками грозным притворялой физруком Матвеичем. Увидев, что да, намерения мои - только демонстрация погони, они строили мне глазки, а некоторые краснели и хихикали.

Что бы я сказал им, если бы было желание догнать? "А не стыдно вам, девчонки?" - спросил бы я с улыбкой радостного идиота. Которая всегда и без промаха приводила к искреннему предложению преломить кабаб.

"А не стыдно вам, парни?" - такой вопрос застрял у меня сегодня комом в горле, такой вопрос был неуместен и пуст. Он был бы неправдив. Мы немного пообщались - как общаются люди, для которых неизбежность ситуации лежит за гранью оценок, да и кому нах.й нужны были оценки? Людям сказали, люди сели в автобус и поехали, паспорт с собой, открепительные не потеряйте, бл.дь. Жестокая и поверхностная жизнь текла ручейком к участку, от порога по лестнице, через коридор к столам со списками, получил - к урне, получил - к урне, следующий. Голая жизнь, как пошутил Агамбен, чистая биополитика, сопрягающая раздутые трудом кисти с зажатыми бумажками, не несущими никакого другого смысла, кроме исполнения. Люди - бюллетени, где ни люди ни бюллетени больше не значат абсолютно ничего, кроме самих себя. Этим людям и этим бюллетеням - я-то зачем? Они не приняли бы ни моего сострадания, ни моего "благотворящего контроля". Карусель кончилась, начался караван.

Это другой проигрыш. Позвонил приятель и стал что-то рассказывать о внешней угрозе, о незаменимости, о том, что формируются новые запросы к Путину, и он на них, конечно, ответит. А у меня перед глазами - люди, замкнутые как в клетку словом "простые". Дело даже не в том, что они получили, наконец, политическое бытие, но через простую транспортировку и доставку. И не в том, что биологистика - погрузить и доставить - безудержно теперь возобладает в полицейской практике, освобожденная уже совсем от вопросов о вине и праве.

А в том, что и побеждая соперников, и проигрывая им, мы были уверены: по сути мы работаем на них, помогаем им самим, высвобождаем из плена хорошее, заключенное "где-то там" внутри навязанных социальных ролей. Вброс бюлютеней пачкой оставляет зазор между фальсификацией и фальсификатором, куда может проникать лекарство бодхичиты. Переход на технологию корпоративной поставки людей-бюллютеней делает все это трепом "на языке исчезнувших отношений" (А.Пятигорский). Не могу же я угнать и объявить недействительным автобус с разнорабочими?

Это и есть "новый Путин", плачущий среди пространств абсолютной несоотнесенности ни с чем. На мобилизацию гражданской совести произошел ответ - конвульсивная трансформация "машинки озорных обманов" в черный автобус, едущий куда-то темным лесом за каким-то интересом и неизбежно приезжающий на одно и тоже место - на подфанфарный митинг абсолютных Победителей, которым больше нечего побеждать, и где можно только рыдать и грозить сухому небу через черные глазки веб-камеры.