Во-первых, официальное. Мнение, выраженное в статье "На смерть нацбола", является исключительно личной точкой зрения автора. Которое редакция (в частности, в моем лице) не только "не разделяет", но в данном случае считает определенным значимым вызовом.

Другое дело, что РЖ был, есть и будет открытой площадкой. На моей памяти единственный случай, когда мы не стали публиковать колонку по причине ее откровенно людоедского содержания, - это статья нашего тогдашнего колумниста Эдуарда Лимонова о том, что Басаев - единственная подлинная оппозиция Путину, присланная 3 сентября 2004 года, в день, когда шел штурм бесланской школы.

И то я не уверен до конца, что люди не должны были прочесть его колонку. Ведь это был своего рода манифест, логика которого была в том, что, если в политике иссякает энергетика, значит, надо накормить ее в соответствующем количестве детскими трупами, чтобы получить реальную опору для борьбы. И тогда, глядишь, колосс таки зашатается.

Не могу не признать: история с Юрием Червочкиным - яркое подтверждение тому, что эта стратегия по-прежнему беспроигрышна. Кровь - субстанция похлеще серной кислоты: она в момент разъедает самые прочные материалы - включая, разумеется, и кирпичи кремлевской стены. И в том, что пока еще эта стратегия не стала в нашей политике доминирующей, - заслуга общественного консенсуса относительно того, что кровь все еще пока считается намного большей ценностью, чем любой из этих кирпичей. А равно и все они, вместе взятые.

Но этот консенсус тает на наших глазах. И приходят те, чья ставка - переоценка ценностей.

Мне обидно за молодого серпуховского нацбола. То есть я понимаю, что сам он, скорее всего, был во многом внутренне готов в том числе и к такому повороту своей судьбы - иначе бы не занимался тем, чем занимался. Я тоже был готов - в свои пятнадцать, когда пришел защищать Верховный Совет в 93-м, и последующие несколько лет. Это вообще нормально для занятий радикальной политикой в таком возрасте - считать свое дело более значимым, чем факт собственного существования и все прилагающиеся "детали" - от чувств близких до общественной морали включительно. Мне было наплевать.

Сейчас я думаю: хорошо, что большинство людей все же не разделяли и не разделяют эту мою тогдашнюю точку зрения. Именно поэтому нацболы и примкнувшие к ним маршисты либерально-демократической направленности, к счастью, по-прежнему остаются запертыми в маргиналии. А те "системные" силы, которые пытаются воспользоваться этой энергетикой готовности жертвовать своими и чужими жизнями, тотчас оказываются списанными туда же - как произошло на этих выборах. Это нормальная реакция здорового пока еще общества.

Но, увы, единственный реальный политический результат, который дает и сама смерть серпуховского нацбола, и неизбежный в ее результате публичный плач над очередной жертвой режима, - это рост уровня политического насилия со всех сторон. Естественно, целый ряд табу перестает работать - как у "революционеров", так и у "жандармов". "Теперь многое позволено". И тем и другим.

Собственно, в этом смысле юная жертва пала на алтарь борьбы за дело полного и окончательного освобождения не напрасно: теперь будет еще больше силовой политики, больше крови, жертв и взаимного озверения. На чуточку больше, чем раньше. В такого типа борьбе, в режиме эскалации залог успеха главным образом в том, кто окажется более жестоким, отвязным и неразборчивым в инструментах. Среда своей реакцией тоже сработала именно на этот критерий политического успеха.

Нет смысла говорить банальности - типа "русский Гонгадзе". "Гонгадзе", боюсь, если так пойдет дело, у нас будет еще много - все-таки кирпичи из стены так просто не поддаются, они требуют более тщательной обработки.

Именно поэтому - с другой стороны - долг нормальных людей, безотносительно к политическим взглядам, - отдать дань памяти погибшему молодому человеку безотносительно к тому, чем он занимался в политике. А также попытаться разобраться в том, как и при каких обстоятельствах он погиб, и чтобы виновные в этом понесли ответственность. Исходя из той базовой установки, что ценность человеческой жизни должна остаться выше, чем интересы что "режима", что "революции". И что ни тот ни другая не имеют морального права требовать себе дани кровью. А те, кто считает иначе (из всех "лагерей"), - по ту сторону.