Чужой праздник для русских

От редакции. Вот уже более недели вся Европа отмечает юбилей падений Берлинской стены, которая стала зримым символом разделения мира на две идеологические системы, на два антагонистических лагеря. Однако население России практически проигнорировало данные торжества. За исключением нескольких упоминаний в новостях и пары документальных фильмов события далекого 1989 года не удостоились никакого освещения. С чем это связано? Почему Россия и Европа по разному относятся к 1989 году? Об этом «Русский Журнал» решил спросить у всемирно известного британского историка Тони Джадта.

* * *

РЖ: Уважаемый господин Джадт, современная европейская общественная мысль интерпретирует события 1989 года как очень позитивное явление. Российское же общество остается по большей части безразличным к этой дате и сопутствующим ей событиям. Как бы Вы это объяснили? Означает ли это, что Россия считает это событие «чужим» праздником или нет?

Т.Д.: Конечно, для русских это «чужой» праздник и есть. 1989–91 годы – не самое лучшее время для России. В течение двухсот лет российской истории – от Екатерины Великой до Иосифа Сталина – наблюдалось неизменное территориальное расширение на запад и юг: Эстония, Беларусь, Украина, Молдова, Крым и Кавказ – это наше! А затем Империя пала и была заменена на незащищенное национальное государство, Россию, которой нечего праздновать, отмечая эти даты, но которая должна делать вид на международных форумах, что это были положительные события в ее истории.

Для всех остальных стран Восточной Европы распад СССР было хорошей новостью. Исключением является Югославия – маленькая многонациональная империя, где Сербия играла роль России, Босния представляла собой нечто среднее между Украиной и Кавказом, а Словения и Хорватия выступали за республики Прибалтики, фантазировавшие о «воссоединенной Европе». Если вы подумаете над тем чувством озлобления, и раздражения, и потери, которые сербские СМИ и интеллектуалы выражают сегодня, вы сможете увидеть российскую проблему в миниатюре. Вспомните также, что падение Империи обрекает множество представителей имперского этноса на жизнь в чужой стране: турки в Болгарии и Греции после Первой мировой войны, русские в Латвии. В этом аспекте события 1989 года и их нынешние последствия не представляются для России чем-то положительным.

РЖ: Считаете ли Вы события 1989 года новой стадией европейской интеграции, укрепившими Европейский Союз, или напротив, чем-то, что спровоцировало новую разделительную черту между Старой и Новой Европой, которая на тот момент не проявила себя и обнаружилась позже?

Т.Д.: Многим членам «старого» (до 1989 года) Европейского союза было жаль видеть падение Советской Империи. Никто не был особо в восторге от втягивания в европейский проект всех этих маленьких и бедных стран на востоке. Дестабилизирующий эффект от падения СССР мог иметь только неблагоприятные последствия для юго-восточных и восточных границ Европы. Поэтому, я не думаю, что проницательные наблюдатели были удивлены результатами этого процесса: субсидии в крупных размерах для стран-новичков, институциональные проблемы для всего континента, и самое главное, очень различные настроения в восточноевропейских странах по поводу ЕС, особенно в Польше или Чешской республике. Эти страны, откровенно говоря, вероятно предпочли бы присоединиться к США, чем к ЕС. Эта позиция способствовала углублению расхождений по всем вопросам, начиная с войны в Ираке и заканчивая Лиссабонским Договором. Это сделало ЕС слабым партнером в международных делах, слабее, чем он мог бы быть.

РЖ: События 1989 года разрушили настоящую стену, существовавшую между Западной и Восточной Европой, но рано или поздно будет обозначена невидимая граница между Европой и не-Европой. Где, по вашему мнению, будет пролегать эта граница, и какое идеологическое и политическое значение она будет иметь?

Т.Д.: Эта невидимая граница была проведена во время балканских войн в 90-е годы: «они» (югославы) не были «настоящими» европейцами в глазах западного ЕС. В большей мере, отрицательное отношение немцев и особенно французов к членству Турции напомнило каждому (особенно, 15 миллионам европейских мусульман), что определение «европеец» тесно связано с христианской верой, несмотря на то, что большинство западных европейцев уже не придерживаются ее. Поэтому Турция исключена из европейского проекта по культурным и религиозным причинам – как бы мягко это ни было сказано, это бесспорно так и есть.

Украину и, например, Беларусь не будут пускать в Евросоюз так долго, насколько это возможно – и вероятно не пустят никогда – по разным причинам: они бедны и коррумпированы, и нестабильны; и Россия не будет счастлива, если они станут полноправными членами ЕС. Конечно, Румыния и Латвия также бедны и коррумпированы. Но это небольшие государства, и они не являются частью исторической территории России, поэтому их легче представить внутри, чем вне Европы. Эти границы и рубежи произвольны, но они глубоко засели в умах брюссельских чиновников и общепринятой географии.

РЖ: Как бы вы объяснили то, что немцы и Германия в целом имеют положительный образ в сегодняшней России, хотя многие русские до сих пор обвиняют Михаила Горбачева в «потере ГДР»?

Т.Д.: Это интересный пример когнитивного диссонанса. Потеря ГДР – это абстракция. Эта территория никогда не имела большого значения для русских или советских граждан, она была лишь символом (Хрущев и Брежнев были бы счастливы пожертвовать Восточной Германией ради нейтральной, разоруженной и объединенной Германии в сердце Европы). Но эта потеря в сердцах людей связана с потерей имперских позиций СССР, поэтому Горбачева упрекают в обеих потерях.

С другой стороны, сегодняшняя объединенная Германия – лучший друг России в Европе. И это факт, а не абстракция. Германия отчаянно нуждается в российском газе, и будет нуждаться в нем еще многие годы, а России будут нужны немецкие инвестиции (особенно если цены на сырье упадут) и дружба Германии в международных организациях. Немцы намного сильнее, чем многие другие западные европейцы, чувствуют, что небольшие страны бывшей коммунистической восточной Европы – это экономическая и политическая обуза. Эти небольшие страны выступают против единой европейской политики по всем вопросам, начиная от Ближнего Востока и заканчивая российскими трубопроводами. Они не играют по правилам «европейской игры». Немецко-российские связи позволяют Берлину напомнить Варшаве, Праге, Будапешту о том, что эти небольшие страны не имеют большого веса в более крупных стратегических планах.

Я не могу сказать, что полностью одобряю такую перспективу. Это напоминание о тех днях, когда Берлин и Москва интриговали и флиртовали над лежащими ничком, окровавленными трупами «земель между ними». Именно так наиболее крикливые политики-националисты этих стран (например, Радек Сикорский в Польше) описывают новые германо-российские отношения. Но это реальность российского и немецкого своекорыстия. Одним из долгосрочных последствий событий 1989 года должно было стать возвращение к структурным привычкам межгосударственных отношений и географических связей, которые были временно сглажены Холодной войной.

Беседовали Никита Куркин и Юлия Нетесова

       
Print version Распечатать