Что носят в Москве?

В отзыве на один из моих текстов в "РЖ" я прочитал, что я - сноб. Может, и правда, однако хотел бы в этом разобраться. А для понимания значения любого слова, по моему разумению, небесполезно выяснить его этимологию. Вот и полез в очередной раз в словари.

У этимологии слова "сноб" две версии. Первая - оно происходит от устаревшего английского snob, "сапожник". Так в середине XIX столетия студенты Кембриджского университета называли лиц, не принадлежавших к их кругу, но имитировавших повадки, манеру одеваться и говорить этих детей хороших британских семей. В этом смысле я, безусловно, сноб - не выходец я из хорошей британской семьи и в Кембридже не учился. Насчет того, что я подражаю повадкам кембриджских студентов времен Льюиса Кэрролла, сомнительно - я их себе представляю туманно. И, к сожалению, я не умею, в отличие от очень родовитого писателя Толстого, тачать сапоги. Насчет же умения рассказывать истории - вовсе слов нет.

Вторая версия, более распространенная, но менее убедительная, такова. Слово "сноб" происходит от латинского sine nobilitatе, "без благородства". Так в XIV столетии обозначали студентов Сорбонны, не принадлежавших к дворянству. И по этой версии я - сноб. Дальше прадедушек и прабабушек свое родословие проследить не могу, были они либо крестьянами, либо мещанами. И в Сорбонне ни во времена короля Карла V Мудрого, ни при генерале Шарле де Голле, ни при Жаке Шираке я точно не учился.

Но при чем здесь снобизм? Вообще-то почти ни при чем, так что и говорить об этом не будем. Просто не меньше, а даже больше, чем графа Льва Николаевича, я люблю Даниила Хармса. Мне очень нравится наука под названием "цисфинитная логика", которой Чармс-Шаардам-Хармс упорно занимался. А что это за наука, так никто и не понял, даже мой знакомец, сотрудник Женевского университета Жан-Филипп Жаккар, автор великолепной книги "Даниил Хармс и конец русского авангарда". Он на это потратил несколько лет, его чуть не выгнали с работы, потом признали его правоту насчет того, что обычным логическим образом русскую культуру анализировать бессмысленно, и непонятная ее цисфинитность есть одно из имманентных, но не интеллигибельных свойств этого явления. Вот и я тоже ничего не понимаю, хотя и пытаюсь.

Ясно только, что cis-finitus значит "кончающийся здесь". А о чем еще можно говорить, как не о том, что сейчас и здесь, если не хочешь запутаться в сомнительных ментальных конструкциях и переносить с места на место бессмыслицу?

И пошел я, когда спала жара, слоняться по Москве, смотреть, что и как сейчас и здесь в ней происходит. Увидел много интересного, но начал концентрировать внимание на том, что в Москве носят в руках. Это очень интересно, ведь в соответствии с теорией Энгельса человека сделал труд, а трудиться он стал благодаря отделенности большого пальца от прочих и возможности манипулировать всякими вещами. В том числе, пребывая в прямоходящем состоянии, перетаскивать их туда-сюда.

По моим постоянным наблюдениям, жители и гости российской столицы по каким-то причинам более склонны, чем жители других больших европейских городов, идя по делам или просто так, что-то нести в руках. В советские времена таскание вещей было понятно: люди часто с собой носили авоську на случай, если вдруг по дороге в магазине окажется нечто нужное. Но сейчас, казалось бы, эпоха дефицита миновала?

Однако каждый третий человек в Москве что-то держит в левой или правой руке, а то и в обеих.

Самое распространенное - мобильный телефон или банка пива. Ладно, это - функционально, да и не уверен, что людей с мобильниками и пивом можно отнести к категории тех, кто что-то носит. Можно ли сказать, что человек носит протез ноги? Нет, скорее это протез его несет. А пиво? Это, в общем-то, тоже протез, как и мобильник. Тем не менее, я нигде не видел такого количества прохожих с банками пива и с мобильниками, как в Москве.

Часто люди идут с цветами в руках, это, я убежден, очень хорошо. Это - в куда меньшей степени протез. И я всегда радуюсь, когда вижу кого-то с цветами, не важно с аляповатым огромным букетом или с одним цветочком. И те, кто едет на похороны, вызывают симпатию и уважение, - у них есть память.

Ну и уйма людей с пластиковыми пакетами. Разными - молочно-белыми без картинок и надписей, с логотипами торговых сетей и с рекламой всевозможных компаний, от производящих лекарства либо чугунные чушки до трудящихся на ниве изготовления колбасы или занятых в финансовой, а то и вовсе загадочной для меня сфере. Например, что может значить надпись на пакете "Defence Global. Rukoyatka.ru" в руке у сгорбленной старушки и что, интересно, она в нем несет?

Да и есть ли эти компании? Кто-нибудь с уверенностью может сказать, что духи Marina de Bourbon действительно существуют? Их кто-нибудь нюхал? Не морок ли это, своими вибрациями загружающий наш мир?

А что такое Self Stylе? Что производит эта предполагаемая компания, кроме пожелания создать собственный стиль, - хоть в политике, хоть в нефтегазовой области, хоть в религии? Загадка.

Есть и другие пакеты, их в женских московских руках немало, не меньше, чем на rue Saint Honore в Париже или via Tragara на острове Капри. Не пластиковые, а из хорошей бумаги, с ручками из качественной бечевки или шелкового шнура. С надписями, варьирующимися от, по меньшей мере, "Mango", через "DKNY" до и вовсе "Hermes". Значит ли это, что несущая такой пакет совсем недавно, совершив покупку, вышла из магазина в Столешниковом? Боюсь, что нет. Разумнее предположить, что она его где-то раздобыла и бережно хранит, как лет пятнадцать назад в Москве еще хранили, мыли и сушили пластиковые пакеты.

И это, безусловно, подтверждает факт того, что благосостояние в нашей стране растет, а ее жители, несмотря ни на что, остаются верными идее, что встречают если не по одежке, то хотя бы по упаковке.

Еще один странный феномен - пристрастие москвичей и гостей этого великого города таскать по улицам и в общественном транспорте очень тяжелые и большие картонные коробки с компьютерами, телевизорами, микроволновыми печами, музыкальными центрами и прочими нужными в хозяйстве устройствами. Волокущие их люди обливаются потом, еле-еле пролезают во вход в троллейбус, рискуют свалиться с ними с эскалатора метро, бьют своим грузом по лодыжкам и коленям соседей, выслушивают множество неприятных слов, но продолжают трудиться.

Смысл этого труда мне не совсем ясен. Если кто-то купил железяку за довольно большие деньги, неужели нельзя заложить в расходы доставку на дом или хотя бы взять такси?

Нет, значит, нельзя. Возможно, дело не в финансовой логике, а в психологической. Или, если угодно, в реликтовых суевериях: когда-то в некоторых областях России положено было корову, чтобы она давала молоко, время от времени за хвост выволакивать из хлева. Работала ли корова после этого лучше, точно не известно, но вдруг компьютер не будет сбоить, если его с риском для себя и окружающих проволочить по городу?

Но все это - массовое ношение, есть и штучное. За день фланирования по городу я увидел несколько его очень интересных примеров.

Сперва - в метро. В вагон вошел мужчина с трехметровой, гибкой гофрированной пластмассовой трубой. Она была завязана кренделеобразным узлом, но все равно вела себя как взбешенная анаконда. Народа в вагоне, к счастью, было не очень много, и труба особенно никому не мешала. Стоявшую рядом со мной даму в деловом костюме и с пластмассовым портфельчиком она задела по прическе, дама дернулась, а хозяин трубы сообщил: "На дачу везу. У меня дача, это, в деревне за Калугой". Пораженная трубой поджала губы, а ее соседи начали оживленно обсуждать, где лучше - под Калугой либо под Волоколамском, где места грибнее, где комаров меньше?

Поднявшись на поверхность на Кузнецком мосту, встретил платиновую блондинку "рублевского" типа, шедшую со стороны Лубянки. У нее в руке была корзинка в виде утки, у утки - красный пластмассовый носик, а в корзинке - упакованная в полиэтилен зелень, предполагаю, эстрагон, руккола да салат "маш". Сбоку лежали две пары темных очков. Платиновые волосы придерживала третья.

Тут на Рождественке раздался звон колоколов, блондинка третьи очки сняла с головы и положила в корзинку.

Спускаюсь к Неглинной, навстречу - парень с хвостиком, в круглых очках, волочет сводчатый деревянный футляр со швейной машинкой "Зингер". Понятно, неплохой антиквариат, но для меня встреча с ним была радостью - точно такой же футляр был у "Зингера" моей бабушки. Машинку она в долг купила в 1920 году - первым взносом была связка дров, и бабушка спасла семью от голода тем, что шила платья и торговала ими на Сухаревском рынке. Потом на этом "Зингере" шила моя мама. Из дедовской генеральской шинели в 1970-м сшила мне долгополое пальто, в котором меня вскорости забрали в милицию за неподобающий вид.

А вслед за парнем со швейной машинкой идет продвинутая девушка - прическа ежиком, салатные кеды "Palladium", похожие на настоящие китайские былых времен, из-под длинного белого платья-рубашки - полосатенькие брючки. И несет чучело селезня. Перья переливаются на солнце. Может быть, девушка учится в художественной школе, набитый опилками селезень - часть натюрморта во фламандском духе, а возможно, она чучело употребит для украшения своей среды обитания, не знаю. Главное - красиво.

Рядом с памятником Гоголю встречаю даму, похожую на ту, прическу которой повредила пластмассовая труба. У нее в руке - длинный огурец, запаянный в пластик. Зачем ей этот продукт гидропоники, когда везде чудесные маленькие пупыристые огурчики, - непонятно. И я снова вспомнил Хармса, его рассказ про то, как идет человек по улице, несет в руках огурцы, а встречный его спрашивает: "Ты огурцы покупал или крал?". Да, дивны дела Твои, Господи.

Вернувшись домой, у себя во дворе встречаю незнакомого мужчину в отглаженных черных брюках, в остроносых плетеных ботинках, голого по пояс и вроде бы трезвого. В правой руке он держит за хвост мороженую рыбину, по-моему, горбушу, ее голова почти касается асфальта, а левой он говорит по телефону. Дела Твои дивны настолько, что и говорить про них как-то стыдно.

Главное, как меня учила мама, не засовывать руки в карманы. Вдруг пригодятся, чтобы что-то нести?

       
Print version Распечатать