Чем больше пустосвятства, тем больше мата

Беседа с Гасаном Гусейновым

От редакции. Широко обсуждается книга Гасана Гусейнова «Нулевые на кончике языка», изданная в этом году, ее уже номинировали на премию Андрея Белого. С доктором филологических наук, профессором кафедры классической филологии филологического факультета МГУ, профессором НИУ-ВШЭ, автором книг «Д.С.П.: Материалы к Русскому словарю общественно-политического языка XX века» и «Карта нашей родины: Идеологема между словом и телом» Гасаном Гусейновым для Русского журнала побеседовала Екатерина Дайс.

* * *

Русский журнал: Существует ли оптимальный возраст для занятия философией? Согласны ли вы с утверждением, которое в вашей книге «Аристофан» высказывает старый афинянин: «есть своя прелесть и у философии, если ею заниматься в молодом возрасте… Но стоит задержаться на ней дольше, чем следует, и она – погибель для человека!! Если даже ты очень даровит, но посвящаешь философии более зрелые годы свои, ты неизбежно остаешься без того опыта, какой нужен, чтобы стать человеком достойным и уважаемым». Распространим ли этот тезис на другие творческие профессии?

Гасан Гусейнов: Согласен, тем более, что это и не мои слова, а цитата из непомерно авторитетного философа. Ну да, философии в так называемом зрелом возрасте присуща большая горечь, которой в молодые годы или нет, или она не чувствуется. А вот тем, что происходит в других творческих профессиях, занимается в каждом конкретном случае знаточество. Хороший искусствовед скажет, что один художник к старости увял, а другой – совсем наоборот. Поэты сами о себе чаще говорят, что с годами им все тошнее писать.

РЖ: Одну из своих рецензий вы построили по принципу философского анализа опечатки[1].Что для вас означает опечатка? Это сдвиг в структуре и форме слова, порождающий новые смыслы, или нечто другое?

Г.Г.: А, да, это совершенно потрясающая книга Татьяны Бородай о Платоне. Мне захотелось показать, что там опечатки, точнее говоря – ошибки сканера, растворяются под интеллектуальным напором книги. Опечатки, с одной стороны – просто бич невнимательности на какой-то стадии работы, а с другой – загадочные сторожа, которые испытывают читателя. Они бывают и смертельно опасными, и просто забавными, но они всегда полезны.

РЖ: Ваша новая книга «Нулевые на кончике языка» сразу привлекла к себе внимание общества. Речь в ней идёт о том, какие новые слова появились в последнее десятилетие. Почему людей так интересуют и раздражают неологизмы, диалектизмы, заимствования из других языков?

Г.Г.: Спасибо на добром слове. Ответ на этот вопрос мне кажется простым, ведь свой язык, тот, на котором мы учились читать и писать, на котором думаем и чувствуем, кажется нам нашим личным достоянием. И вот кто-то без спросу вдруг начинает говорить что-то, чего я не понимаю, что меня раздражает. Чья-то другая жизнь проходит мимо меня на моем языке. Без всякого предупреждения. Возможны и другие объяснения, но это мне кажется самым правдоподобным.

РЖ: Как вы относитесь к букве «ё», «ёфикации» и «ёфикаторам»? Стоит ли оставлять на письме этот русский «умляут»? Не кажется ли вам, что данная буква помимо идеологического, патриотического или просветительского измерений обладает ещё и измерением каллиграфическим, то есть попросту говоря, она красива? Или вы согласны с Венедиктом Ерофеевым, провозгласившим: «Подлец Карамзин – придумал же такую букву «ё». Ведь у Кирилла и Мефодия были уже и Б, и Х, и Ж... Так нет же. Эстету Карамзину этого показалось мало...»

Г.Г.: К букве Ё я отношусь отлично! Она обязательно должна присутствовать в учебниках для младших классов, например, и даже быть в наборной кассе. Туда теперь нужно бы добавить и несколько новых букв, не всегда приличных. Но в обычной печатной продукции она мне представляется совершенно излишней, вроде ударений. У нас иногда путают две вещи: наличие какой-либо возможности и применение таковой на практике. Возможность написать какое-то слово, поставив смыслоразличительное ударение, должна быть, и она есть. Но практически ею пользуются крайне редко. Так и с "ё". Не писать же "её", "обо всём", правда?

РЖ: Почему в России матерятся практически все, но делают это тайно, стыдясь и испытывая дискомфорт? Будет ли когда-нибудь легализован русский мат?

Г.Г.: Я бы разъял этот вопрос. Во-первых, что такое "материться"? Все ведь матерятся по-разному. При этом закон, запрещающий употребление матерной брани в общественных местах, это фиговый листок для злоупотребления законом. Когда начальству надо хоть за что-то покарать, на поверхности эта штука. Артемий Лебедев высказал свое отношение к богу, к религии вообще. И сразу поднялась волна обвинений в богохульстве. Причем я уверен, что из кожи вон лезут как раз самые настоящие матерщинники, от которых слова не услышишь без матерной смазки. А Лебедев сказал простую вещь, и абсолютно не богохульную. Потому что богохульником может быть только тот, кто себя объявляет верующим, или признает существование бога. Тот, кто отрицает само существование бога, и не может оного хулить. Но для этого простого понимания надо включать мозги, а не оглаживать незрелой рукой свои оскорбленные чувства.

РЖ: Так, а мат?

Г.Г.: А я о мате и говорю. Полное описание производства матерной речи и узуса какое? В бога, душу, мать! Весь этот низ языка целый век обслуживал политическую и личную свободу маленького человека, которого ему же самому предлагали считать и ничтожным. Это все очень грустно слышать хорошим и добрым людям, школьным учителям, возвышенным натурам. Но что делать, когда-то надо услышать реальность рядом, вот здесь, за углом. Нужно понять, что тут простая химия и арифметика: чем больше пустосвятства, тем больше мата. Никакого другого ответа у людей на это не будет. Что важно – и у так называемых простых людей, и у так называемых ученых людей.

РЖ: Но вот собрали же все матерные слова в одном месте. Вот у Плуцера-Сарно, например...

Г.Г.: Это, мне кажется, очень идеологическая работа получилась, зеркально отражающая старую цензурную практику, когда именно эти слова и десятки других, куда менее соленых, вовсе не пускали в словари. Общественная задача-то совсем другая – описать реальный узус, живую практику, живой язык. Показать место матерного сегмента в этом большом круге. Плевать на то, что эта практика вам не понравится. Но когда-то надо сказать себе: все, стоп-листами мы вырастили несколько поколений матерящихся в хвост и в гриву. Новое поколение уже и не знает, что оно матерится, поэтому разбирать, что это, откуда пришло, ужа поздновато. Причем делать это надо примерно тогда же, когда детям в школе рассказывают, как пользоваться резиновым предметом, прославленным нашим президентом, откуда берутся дети, почему не надо садиться в машину к незнакомому человеку. Люди же читают детективы, правда?

РЖ: Вы хотите сказать, что не все становятся убийцами?

Г.Г.: Я даже больше хочу сказать. Гораздо больше тех, кто благодаря хорошему детективу не стал убийцей, чем тех сумасшедших, которые по сценарию любимых детективщиков готовят преступления. Тут вполне можно довериться Аристотелю: искусство – источник знания, и язык – источник знания. Часто – знания страшного низа жизни. Поэтому мат – это просто подсознание недоосвобожденного от туповатого государства русского общества. Даже по Википедии видно, насколько у нас лицемерное и не желающее знания о себе общество. На других языках, в том числе славянских, матерный сегмент языка преспокойно обсуждается в соответствующих разделах. Тут тебе и этимология, и область применения.

РЖ: А с чем вы связываете такое положение вещей?

Г.Г.: С тем, что языковеды чувствуют себя элитой, обитателями башни из слоновой кости. Ну не будем же мы превращать такое наше специальное знание в предмет спекуляций, не станем же мы мараться публицистикой. Нет, наша наука выше этого. Из лучших побуждений, можно сказать.

РЖ: Но вам могут возразить, что каких-то особых достижений собственно лингвистического толка эта область исследования, скажем, не сулит. Что вы на это скажете?

Г.Г.: Да нет, тут давняя беда. Гуманитарные науки почти всегда были в России науками о том, "как надо", или даже о том, "как надо бы начальству". Хочет начальство культурности, пожалуйста. Вот почему, когда пришло время заняться речевыми практиками самого начальства, а оно было в советское время сплошь матерное, то оказалось, что кадров нет. Ни одна лингвистическая проблема не может быть оторвана от обыкновенной, повседневной речевой практики.

РЖ: Что вы чувствовали, создавая словарь ушедшей эпохи – этой советской Атлантиды, поглощённой пучиной нового дискурса? Я имею в виду ваш монументальный труд «Д.С.П.», в названии которого (для служебного пользования или древесно-стружечная плита) с одной стороны намек на элитаризм и, одновременно, на «деревянность» советского новояза.

Г.Г.: Спасибо, про "поглощенного пучиной нового дискурса" крепко сказанУто! Это собиралось много лет, первое пробное издание вышло еще в Германии, в 1992 году. Это ведь даже не словарь, а именно материалы к будущему словарю. Я их и продолжаю собирать. Сейчас это отчасти легче делать. Главное чувство – любопытство, как-то это будет читаться много-много лет спустя, когда ни меня не будет, ни тех, кому это что-то говорит.

РЖ: Каково соотношение поэтического и политического в современном мире? Могут ли филологи влиять на политику?

Г.Г.: О, хороший вопрос. Или сразу три вопроса. Вот есть такой филолог и в прошлом военный переводчик, Жириновский его фамилия. Повлиял ли он на политику? По-моему, да, повлиял. У нас и без него, как говорится, хамоватости и хамовитости хватало. А он все это возвел в более высокую степень. По сравнению с ним теперь Путин – ленинградский интеллигент. Еще при Горбачеве Жириновский начал "резать правду-матку", содержание его речей особого значения не имело, зато тон, манера высказывания отвечали каким-то глубинным позывам недоверчивого и немотствующего большинства с совершенно атрофированной самокритикой. Но в основном влияют не такие все-таки, а большинство населения, которому наплевать на все, лишь бы их не тронули.

РЖ: Вы хотите сказать, что хамско-холуйский стиль характерен для российской политики вообще?

Г.Г.: Да, я согласен с этой формулировкой. Поскольку политика низведена до перебранки между насилующими – сросшимися со своими креслами чиновниками – и, с другой стороны, – насилуемыми, то население и продолжает жить в модусе привычного интеллектуального вывиха. Людей приучают подозревать любую оппозицию в желании прийти к власти и тут же начать насиловать своих предшественников. Презрение к демократии, к открытым политическим дебатам, веселое хамство российского обывателя, который всему и вся знает цену, это презрение евнуха к бедным любовникам султанского гарема. Поэтому настоящий уличный и деловой язык в России и остается матерным или около того. Неча на зеркало пенять, коли рожа крива.

РЖ: Вернемся к «Аристофану». В этой книге есть нечто занимательное: «Какой же я детовод, - должен был подумать Сократ, - вернее было бы назвать меня детолюбом. Да не таков ли и ты, старичок?» Очевидно, что здесь обыгрывается известный анекдот: «- Чем педофил отличается от педагога?- Тем, что педофил любит детей по-настоящему!» Но мне совершенно непонятно, как это могло пройти советскую цензуру. Какие чувства вы испытывали, вставляя в свой текст языковую игру? Мешает или помогает игривость в занятиях наукой?

Г.Г.: Это были очень смешанные чувства. Некоторые я, откровенно говоря, и не помню. Это была почти детская реакция на абсолютную цензурную нелепицу. Например, цензуре был подвергнут Плутарх, я потом вписывал вымаранные строчки во все экземпляры, которые дарил кому-то. Плутарх пишет об Алкивиаде, что, "когда тот был юношей, ради него жены бросали мужей, а мужья – жен". Что жены бросали мужей, оставили. А вот что мужья бросали ради него жен, удалили. И редактору за меня влетело. Советское густопсовое вылезает сейчас из разных региональных правительств местных дум, которые решили возобновить борьбу с человеческой природой и пока прячут свою натуру под маской борьбы за нравственность против так называемых извращений. Но извращенцами, врагами рода человеческого, являются сами цензоры.

РЖ: На одном из последних семинаров «Сахаровского центра» c интригующим названием «Взаимное безвозмездное одаривание по рекомендованным ценам», который вы модерировали[2], завязалась очень оживлённая дискуссия по поводу нового бюрократического языка, восстающего на наших глазах из советского небытия. И в качестве живого примера в зале поднялась девушка ослепительной красоты, заявившая, что группа PussyRiot оскорбила её религиозные чувства, а также произнесла фразу, которая мне кажется ключевой для нынешней симфонии церкви и государства. Фраза звучала так: «У нас – светская церковь!» Скажите, Гасан Чингизович, что в этой ситуации делать атеистам и агностикам, есть ли какое-то убежище от надвигающегося средневекового невежества и мракобесия? Нужно ли уходить во внутреннюю или внешнюю эмиграцию, или стоит активно объединяться и противостоять волне архаики, магического мышления и наивного синкретизма, захлестнувшей наше общество?

Г.Г.: Ну, я тут только такие советы могу произносить, которым и сам следую. Пока остается только одно – называть вещи своими именами. Мифология и мифологическое сознание существуют в нашем обществе. Оно не более темное, чем многие другие общества и страны. Но более склонно к нарушению законов. Ведь пока законы Российской Федерации исходят из презумпции агностицизма и атеизма. Христианство и Христос – это важный историко-культурный сегмент российской жизни. Но не единственный. Защищая права каждого гражданина, законы защищают и мое право утверждать, что бога нет, а также ненасильственно смеяться над всяким, кто думает иначе. В этом смысл свободы слова. Что касается "наивного синкретизма", то он в нашей стране вовсе не наивный. Т.е. синкретизм есть, только он не наивный, а совсем наоборот – злобный какой-то, с прищуром "уж я-то знаю, меня не проведешь". Сопротивляться этому необходимо, ведь носители основной идеологии религиозной нетерпимости, гомофобии, презрения к западным демократическим ценностям это и враги христиан и христианства. В исполнении хоругвеносцев и засланных рублевских казаков страна рискует получить новый распад.

Беседовала Екатерина Дайс

Фото Тамары Корнильевой

Примечания:

[1] Гусейнов Гасан. Платоновские демиурги в виртуальном пространстве. // Пушкин. №2, 2009. URL: http://www.russ.ru/pushkin/Platonovskie-demiurgi-v-virtual-nom-prostranstve

[2]Неформальный аккаунт Сахаровского центра. URL: https://twitter.com/sakharov_talks

       
Print version Распечатать