От редакции. Основание экономической жизни мира 1990-х годов стал так называемый «вашингтонский консенсус». Автором этого термина стал американский экономист и политолог Джон Уильямсон. Сегодня о «вашингтонском консенсусе» вспоминают только в уничижительных тонах, в то время как десятилетием раньше на него едва ли не молились. Что же произошло? Почему «вашингтонский консенсус» потерял флер святости? Об этом «Русский журнал» решил спросить у Джона Уильямсона.

* * *

РЖ: Уважаемый господин Уильямсон, как вы считаете, является ли новой формой глобального кризисного управления возвращение к прогрессистским и социал-либеральным практикам, существовавшим до возникновения «вашингтонского консенсуса»? Или же миру требуется еще большее ужесточение существующего неолиберального курса под вывеской «окончательного отказа от патернализма и колониализма»? Возможна ли какая-то новая форма всемирного кризисного управления? Если да, то на каких принципах возможно возникновение подобной модели?

Джон Уильямсон: «Вашингтонский консенсус», как я его понимаю, абсолютно не является «ужесточенной версией неолиберального курса». Предлагая этот термин, я стремился провести черту между общепринятыми (консенсусными) доктринами и «сумасшедшими» доктринами, имеющими лишь небольшое число последователей. Однако многие, включая, похоже, и вас, применяют его как раз к последним. Мне такой подход не нравится. Я считаю, что консенсусные доктрины полезны как в кризисных ситуациях, так и при нормальном развитии событий, но это не мешает мне искать возможности для их улучшения. Вряд ли полезно пользоваться такими ярлыками при поиске желаемой формы кризисного управления.

С течением времени содержание понятия «вашингтонский консенсус» сильно изменилось. Так, многие стали делать акцент на каких-то отдельных доктринах из моего списка, причем часто не в том прочтении, которое я закладывал, когда его создавал. У этих доктрин как бы началась своя собственная жизнь, однако они продолжали именоваться «вашингтонским консенсусом».

РЖ: Не должен ли развитый индустриальный мир замкнуться в себе и оставить мысли о возможности «выравнивания» мира? Следует ли миру остаться «расколотым», или он все же – в рамках нового консенсуса – должен получить еще один шанс стать «плоским»? Можно ли сказать, что все ранее существовавшие помехи к самостоятельному развитию стран третьего мира окончательно устранены и что жесткая регламентация условий предоставления помощи странам третьего мира снята?

Д.У.: Мне бы совершенно не хотелось, чтобы индустриально развитые страны отступили и перестали принимать во внимание нужды развивающихся стран. Я не думаю, что нынешний кризис станет непреодолимым препятствием на пути глобализации. Я совершенно не согласен с тем мнением, что финансовые условия предоставления помощи странам третьего мира мешали их развитию.

РЖ: Фатально ли неразрешимы в плане движения к «плоскому» миру проблемы экологического характера: экстенсивное загрязнение окружающей среды вследствие экономического роста, безудержное освоение и предопределенный дефицит полезных ископаемых и иных природных ресурсов?

Д.У.: Безусловно, загрязнение окружающей среды и расходование природных ресурсов – обратная сторона экономического роста. Поэтому очень важно правильно оценивать эти внешние эффекты, чтобы экономический рост в будущем не приводил к непоправимым последствиям для окружающей среды и чтобы ее состояние улучшалось, несмотря на развитие экономики.

РЖ: Не является ли препятствием для либерального перепозиционирования мировых финансовых институтов индифферентное отношение к политическому устройству отсталых государств мира – реципиентов финансовой помощи?

Д.У.: Я не согласен с теми странами, которые выступают против более значимого представительства незападных стран в международных финансовых институтах, но я сомневаюсь, что реформа последних приведет к существенным изменениям условий предоставления финансовой помощи. На мой взгляд, основная цель этих условий – обеспечение возврата денег.

РЖ: Возможна ли вообще незападная страна или цивилизация, выступающая в качестве нового центра разработки всемирных правил управления, в качестве нового источника правил?

Д.У.: Когда появится и появится ли вообще жизнеспособный проект реформ, созданный не на Западе, покажет время. Я надеюсь, что это произойдет, но уверенности пока нет.

РЖ: Является ли неолиберальная экономическая система единственно возможной экономической основой американоцентричного мира? Означает ли конец неолиберальной системы посткризисный демонтаж американоцентричного мира? Конец «вашингтонского консенсуса» и «постамериканский мир» – это одно и то же?

Д.У.: Ответ сильно зависит от того, что понимать под неолиберализмом. Если понимать его в первоначальном смысле, как воплощение предложений Милтона Фридмана и Фридриха Хайека, то ответ, безусловно, отрицательный. Мир был американоцентричным задолго до того, как их идеи приобрели вес. Если либерализм понимать как ориентацию на свободный рынок, то мне сложно представить, что граждане США перестанут ценить те идеи, по которым они жили с самого начала истории страны. При этом не могу не отметить, что в настоящее время признаков того, что мир перестает быть американоцентричным, пока не больше, чем признаков конца «вашингтонского консенсуса», по крайней мере в моем понимании этого термина.

Я думаю, что американоцентричный мир должен был рано или поздно исчезнуть в любом случае. Возможно, что кризис ускорил этот процесс. Финансовый сектор сегодня потерял свой прежний престиж.

РЖ: Существует ли – может быть, в иной форме и с иным содержанием – «вашингтонский консенсус» сегодня?

Д.У.: Я не уверен, что и двадцать лет назад большинство людей согласились бы с тем, что выделенные мной положения являются самыми главными идеями того времени. Они были, скорее, важной частью самых главных идей. Более того, сегодня я сожалею, что не выразил по-иному свои идеи в отношении финансовой дерегуляции. Так, необходимо было написать, что финансовая дерегуляция требует введения институтов, которые осуществляли бы надзор за процессами. Я этого не сделал. Сегодня я сожалею об этом.

Беседовали Никита Куркин и Юлия Нетесова