Усыпляющий фашизм

Искусство бытия

Текст, написанный по поводу полемики, связанной с выходом книги Юнгера «Национали-стическая революция». Сначала хотелось написать большую и серьезную работу, но постепенно все стало порождаться в виде каких-то мыслей и фрагментов. Задача – поставить вопрос. Сразу же необходимо отдавать отчет, что текст для формата блога слишком большой.
Прошу прощения за опечатки и технические недосмотры.
Поскольку текст вышел большой, печатаю в двух условных частях.

1. [Задача — понимать]

"На другое утро раб плечистый
с головою госпожи своей
златокудрой станет у дверей
обо всем забывшего софиста.
Юноше внушает отвращенье
все еще сочащаяся кровь.
Блюдо он велит убрать и вновь
принимается за прерванное чтенье".
Константинос Кавафис “Саломея”

* * *

Когда ранее [Статья-рецензия, мною написанная, но не мною названная как “Требуется Юнгер!”: ;была написана сразу же по выходе книги Юнгера “Националистическая революция”, но – по мнению издателя – слишком “нерешительная”, остававшаяся до поры до времени не напечатанной] звучал призыв к пониманию, то весьма удивительно было услышать в ответ на него (или против него, или параллельно ему) мнение некоторых философов, которые оказались недовольны этим призывом, которым этот призыв показался недостаточным, философов, которые требовали в дополнение к пониманию еще присоединить некую “эффективность”. Само это требование указывает, в первую очередь, на полное непонимание подобного призыва, что весьма печально. Философия, которая призывает к пониманию – и сверх того к ничему, оказывается якобы-де запертой в самой себе и на себя самою только и “повернутою”. Но разве Аристотель уже не говорил о том, что она божественна именно в силу собственной свободы от всяких “для”, разве Кант не говорит о свободной автономии философии, разве Ницше не потешается над узостью профессоров, которые служат духу корпорации, наивно полагая (или уже сознательно отдавая себе отчет), что занимаются наукой? Философия может быть “эффективна” лишь тогда, когда она свободна и не подчиняется никаким требованиям “эффективности”, кроме собственно философских (а не политических или экономических). И такова – любая творческая деятельность. Требовать от философии какой-то эффективности, это значит:
а) либо не понимать, что наибольшая “эффективность” достигается философией именно тогда, когда она “всего лишь” понимает;
б) либо сознательно требовать от нее перестать быть собой.
Когда от живописи начинают требовать “эффективности”, она вырождается в плакат. Мы ничего не имеем против плаката как жанра, но мы никогда не признаем того, что плакатность в живописи стала единственно возможной для нее формой живописности. Другой пример, тоже из истории, только не искусства, но “людей, просто людей”: когда несколько бандитов захватывают монастырь и начинают методично вырезать один за другим монахов в нем, находится всегда тот, кто обвинит монахов в “неэффективности” только потому, что они не взяли в руки оружие и не оказали отпора; всегда найдется кто-то, кто обвинит монахов только потому, что они – монахи, требуя от них “эффективности”, исполняя которую (убивая бандитов в ответ) они потеряют то, что стремятся таким путем защитить. Требовать их взять в руки оружие – это тоже вышеозначенное либо-либо. В любом случае это значит не предавать значения монашеской обращенности к Богу, не придавать значения Богу. Требовать самозащиты – это не принимать Бога всерьез. Но, если Его не принимать, то каков смысл просить монахов сохранить себя? Монахи, кстати, не защищались не потому, что они не понимали, что если не будут защищаться – они погибнут. Нет, они не защищались потому, что понимали что-то большее, чем элементарное требование самосохранения, на которое с такой интеллектуальной изощренностью уповает по недоразумению то, что называется почему-то – восточнее от нашей европейской границы – современной левой мыслью.
Не принимать всерьез философию, требуя от нее “эффективности”, когда последняя не поверх даже первой, а побоку от нее – какой смысл вообще употреблять слово “философия”?
Философия должна понимать. В данном случае: понимать то, что происходит. Хотя бы не здесь и сейчас, коли это не по силам, но пусть для начала вообще: понимать, что вообще здесь и сейчас что-то происходит.
(Специальная схолия, которая не будет лишней: философия – это понимать, что за пределами блогосферы есть жизнь. И она чуть другая. А точнее: просто другая).

2. [Эффект требования “эффективности”]

Можно, вероятно, понять требование “эффективности” так, будто оно уже, изначально, обращено к самому пониманию. И тогда оно бы обернулось требованием к философии практически разъяснять “для всех” то, что она там “сама себе”, в своей нерабской свободности “понапонимала”. Но и в данном случае мы вновь ставим телегу впереди лошади (хороший рекламный ход, но далеко на нем не уедешь, хотя что-нибудь кому-нибудь “под шумок” “впарить” удастся). Ведь не философия должна подстраиваться под других (полагая в этом свою – а на деле чужую – “эффективность”), но другие равняться на нее. Хотя бы потому, что она – свободна. И учит опыту свободы. А если другие чужды опыту свободы, то не следует у них искать критерия “эффективности”. В противном случае мы теряем себя для философии; саму ее потерять нам так, чтобы, потеряв, она исчезла и затерялась – не удастся, ведь она в этом отношении тождественна математике, которой весьма мало дела до самочувствия и сумасбродства математика. Для того, чтобы на нее равнялись (а не она – что на деле значит: мы сами), должна быть понята – опять понята, опять должна быть – значимость понимания того, что происходит — в том, что происходит. Иначе говоря: когда в происходящем что-то понимаешь, то происходящее начинает быть иначе. Нельзя бесконечно дискредитировать философию, поливая грязью в ней происходящее. Действительно происходит много отвратного, но это не с ней, а с нами, которые ею занимаются. Но справиться с этим мы вряд ли сможем за счет бесконечной иронии и не очищающей, но наоборот, пачкающей критики. У нас здесь всегда Кант наоборот, Тнак, стало быть. За счет этого иронизирования можно очень долго (на деле: не так уж и долго) придавать себе вид внушительный (для несведущих – и даже для себя в том числе, в числе несведущих), но лучше, созидательнее, вспомнить для чего все это. “Для чего” философии – в ней самой, это и есть опыт свободы. Можно перечитать, например, последние пару страниц “Феноменологии духа” Гегеля. Философия даже в своем новом всегда обретается в модусе воспоминания. Не пачкающей критики. Не глумливой иронии. И не в конструировании из чего-то того же самого с целью сделать очередную конфетку. Всякое понимание вспоминающе. Обратное – неверно.
3.
Полемика около книги Юнгера странным образом не коснулась двух сфер: того, что происходит здесь и сейчас и того, что именно говорит Юнгер. Кроме этого было сказано всё. Т.е., фактически – ничего. Обсуждение того, как повлияет на (то, что происходит) (то, что сказал Юнгер) – без первого и второго – вот что было. И совершенно внешним образом, будто всем давно понятно, что именно происходит и ясно, что именно говорит Юнгер. Если таковые найдутся, будет весьма ценным для всех, если они об этом поведают. Если же не будет ни ответа, ни привета, то надо хотя бы поставить вопрос.

4. [Начиная с “Нацистского мифа”]

"Любой из нас, освобождаясь от ограниченности своей личности, теряется как может в сообществе себе подобных, поэтому необходимо, чтобы общественная жизнь держалась на уровне смерти. Удел большого количества частных жизней – ничтожность. Сообщество может длиться только на уровне интенсивности смерти и разлагается, когда в нем отсутствует величие, свойственное опасности".
Жорж Батай

* * *

Начнем с непонятного спора о “немцах” и “французах” [Введенный Дмитрием Кралечкиным, а затем получивший именно такое озвучивание в тексте Константина Аршина “Нападение на академию”. Зачем противопоставлять их нам, у которых ни немецкой фундаментальности, ни французской игривости никогда еще не было? Неужели через суждение “о чем-то” философы русские тщатся обрести свою “философскость”? Надо говорить не “о чем-то”, но “что-то”. Для философа немцы и французы ХХ века – собеседники. Все остальное они для историков и политологов.
Начать поэтому стоит как раз с двух французов. Вспомните такую маленькую книжицу, “Нацистский миф”, Филиппа Лаку-Лабарта и Жана-Люка Нанси, выпущенную в упоминаемом в этой полемике, издательстве “Владимир Даль”, в уже далеком 2002-ом. Там, в предисловии, сразу же говорится о том, что ждать повторения национал-социализма – это значит не сознательно, но как бы само собой отворачиваться от чего-то более скрытого и более важного. В принципе: бояться заглянуть в глаза самим себе. Причем, здесь пафос “мы сейчас вам покажем что-то скрытое – и все станет ясно” не работает, поскольку скрывать от себя – это значит просто не понимать, яростное желание непонимания. История не повторяется , но выкинуть ужас нежданный она способна; и дело здесь не в том, что ужас истории оттого ужас, что он – нежданный, нет, ужас может быть и ожиданным, но история может выкинуть настоящий ужас. И ужас этот, будучи настоящим, еще может оказаться – непременно оказывается – неожиданным. Ждать А., когда к вам и на вас со счастливой улыбкой и с топором в руках идет В., - это значит что-то не понимать. А знаете почему В. счастлив? Нет? Это же как в старом анекдоте: “вот Васька удивится, проснется, а голова-то – в тумбочке!”. И снится нам в этой тумбочке, что, срывая цветы, мы можем порезать палец. Мы пугаемся, интеллектуально пугаемся (напишем на эту тему несколько томов), и – просыпаемся? А вообще это возможно в подобной ситуации?

5.

"Ведь фашизм как применение капитала, презренный фашизм тоже старался ответить, хотя гнусно и скверно на существующее господство, уже задушившее общество. Он представлял собой отвратительный гротескный всплеск навязчивой идеи общности, кристаллизовал мотив потерянной претензии и ностальгию своего синкретического образа. Фашизм явился конвульсией христианства, и, в конечном счете, он очаровал всё современное христианство. Невозможна никакая морально-политическая критика этого гипноза, если критикующий одновременно не способен деконструировать всю систему сопричастности (к сожалению, чтобы занять наиболее подходящие политические или моральные позиции, некоторые позволяют себе высокомерную и крайне тщетную критику самого фашизма и тех, кто не боится его гипноза)".
Жан-Люк Нанси

* * *

Далее в “Нацистком мифе” (все в том же восьмистраничном введении) речь идет не о том, чтобы изобличить тех, кто изобличает мифичность нацизма (зачем это?), не о том, чтобы изобличить изобличителей в том, что они исходят из другого мифа, который – будь он лучше или хуже – но тоже “всего лишь” миф. Серьезные философы таким делом вообще не занимаются, для этого есть еще Умберто Эко и был уже Ролан Барт. По сути, этим надо бы заниматься на первом курсе философского факультета в качестве интеллектуальной разминки, в которой сливаются воедино разборы рекламы кетчупа и символов смерти концлагерей – сливаются постольку, поскольку сам метод сугубо формален. Сегодня до сих пор продолжают издаваться книги по подобной “социальной мифологии” и защищаться докторские диссертации на эту тему. Остается надеяться, что эксперты ВАКа лет через надцать усвоят эту тему и начнут эти диссертации заслуженно “рубить”.
Вопрос “Нацистского мифа” в другом: откуда исходит уверенность изобличителей нацизма в том, что за ними – а не за “мифическими” нацистами – стоит реальность “как она есть”? Вопрос, стало быть, в источнике.
Источник этот, тем не менее, не какая-то книга и не какой-то плакат, не какая-то там мелодия из Вагнера и не перевранный “стервозной” сестрицей Ницше. Подлинный источник – это тот, благодаря которому все вышеперечисленное и еще много чего смогли оказаться в деле. Подлинный источник – в том, что происходило тогда и там. На этот источник мало смотрят. Его не хотят видеть, ибо это требует усилий.
Опять же вспомним “Феноменологию духа”: вчера было свое “здесь и сейчас”, сегодня свое “здесь и сейчас” и так далее. Само “своё здесь и сейчас” – то же самое. И узнать мы его можем очень даже легко хотя бы по тому, что не хотим узнавать себя в этом своем здесь и сейчас. Same shit – different day: s.s.d.d.

6. [От имени “реальности”, которой никогда не было]

"Если б я тебя в тени платанов,
Где Илис бежал среди цветов,
Где над Агорой, весельем прянув,
Расходился рокот голосов,
Где отвага юношей будила,
Где сердца к себе склонял Сократ,
В миртах, где Аспазия бродила,
Где Платон творил свой вертоград,
Где весною праздника напевы,
Звуки флейт восторженно лились,
В честь заступницы, Минервы-Девы,
Вниз с холма священного неслись,
Где вся жизнь – поэзией хранимой,
Сном богов, без времени текла, -
Если б там нашел тебя, любимый,
Как душа давно уж обрела!"
Фридрих Гёльдерлин “Греция”

* * *

Повторим вопрос: откуда исходит уверенность изобличителей нацизма в том, что за ними – а не за “мифическими” нацистами – стоит реальность “как она есть”? Это трудный вопрос. Вариантов ответа на него может быть несколько. Лаку-Лабарт и Нанси предлагают такой: миф всегда событиен, в нем что-то происходит, рождается, становится и гибнет. Причем это что-то происходит – не специально, а само по себе. Можно сказать: миф – это событийность, обретаемая свободно. Это – история в ее историчности. И потому сконструировать миф нельзя. Но миф отличается все же от события тем, что миф – тотален. И здесь необходимо различать еще событие за пределами истории. Если миф всегда – миф (в) истории, то событие – нет. Различие между ними проходит в тотализации мифопониманием всего происходящего так, что ничего, помимо мифа, произойти уже не может (Бадью называет такой ход тотализации “швом”: миф пришивается к истории как одежда, растущая вместе с телом, невзирая на все возможные искажения; одежда скрывает в том числе и все возможные дефекты и порождает иллюзию целостности одетого – метафора не Бадью, но подсказанная “швом”). Более того, в пределах истории все происходящее обречено на происхождение в модусе подтверждения мифа: мы рассказываем историю, конец которой не известен, но известно, что он будет и все происходящее идет к нему.
И лишь теперь мы можем увидеть: почему изобличители мифа полагают, что они исходят из “более реальных” оснований, нежели те, кто “внутри мифа”: потому что с ними самими ничего не происходит вообще. Реальность здесь воспринимается в модусе той, “с которой” и “в которой” ничего не случается. Иначе говоря: реальность воспринимается в модусе несвободы, необходимости, чего-то навязанного, с чем необходимо считаться. И именно там, где ничего не происходит, где нет никакой необходимости в обретении свободного становления себя собой – именно там, в рабском (как сказал бы Аристотель) режиме “необходимости считаться” со всем как с чем-то мешающим, в том числе и в первую очередь – с самим собой – именно там критики и ироники обретают уверенность в том, что они говорят от лица реальности.
Видимо, реальное – это “никогда ничего не случающееся, с которым ничего не сделать и в котором ничего ни с чем не сделать”. Если бы это было так, то критики были бы правы, хотя даже смысл их критики исчез тут же. Мы не будем сейчас далее следовать за ходом мысли Нанси и Лаку-Лабарта, нам достаточно этого повода. Мы не будем сейчас обсуждать легитимность подобного понимания реальности и указывать на его воистину нефилософские и, простите, мещанские – другого слова не найти – источники.
Пока достаточно видеть, что от лица именно такой аисторичной “реальности”, “реальности”, которой никогда не было, ведется такой же извечный Нюрнбергский процесс над всем и вся. Но даже эта “извечность” никогда не бывшей “реальности” может обанкротиться. Это кризис-банкротство есть не что иное, как неожиданность истории и ее событийность. Но даже действительное банкротство подобного представления о “реальности” ничего в нем не изменяет. Это воистину неизживаемый и самый скучный миф, из когда-либо овладевавших умами людей. Как говорил Ницше, самая неизживаемая иллюзия та, согласно которой иллюзий не осталось. И эта неизживаемость порождает своих кентавров, горгон, уже не козлоногих, но козлоголовых сатиров, и прочих тварей, утверждающих себя в этом своем скучном миф(р)е тем, что они изобличают от имени своей немифичности. Силу своих утверждений эти миф(р)ические твари берут не от волшебных артефактов и подвигов, но от того, что с ними как раз ничего не происходит, от того, что они ничего не ждут, от того, что они ничего не хотят. От того, что они – нереальны.

7. [Господин – либерализм]

"Один однообразный день сменяет
другой, такой же скучный и однообразный,
все то же нас сегодня ожидает –
вчерашняя тоска и несуразность.
Минует месяц и другой придет на смену.
Нетрудно угадать, что он предложит:
такое надоевшее, бессменное,
что завтра уж на завтра не похоже".
Константинос Кавафис

* * *

Теперь представим себе (хотя представлять реальное гораздо сложнее, чем нереальное) такую историю, в которой ничего не происходит. Все “исторические” силы брошены на то, чтобы ничего не происходило. Все интеллектуальные силы брошены на то, чтобы как можно лучше мыслить так, чтобы ничего при этом не мыслилось.
Если только удастся себе такую историю представить и, вместе с тем, если удастся такую историю “сконструировать” (оставим в стороне вопрос: как?), то это станет самой мощной тотализующей силой, которой тем проще говорить от имени “реальности” и “на самом деле”, чем меньше она будет говорить по существу, лучше даже – скептически молчать или ухмыляясь бурчать себе под нос. Тогда сразу же в опале окажется любое высказывание, как с левого, так и с правого фланга хоть и политической, но мысли. Эта нейтрализующая все и вся “реальность”, не дающая (как ей мнится) возможности дать место событию, т.е. – бытию, “реальность”, которой не было. нет и не будет (о, она воистину бессмертна), заставляет оправдываться наглостью своего собственного (не)бывания всякого, кто хоть что-то высказывает, заставляет – наподобие кафкианских героев – видеть себя извиняющимися уже за то, что они “просто есть”, имеют наглость быть там, где ничего быть не должно. Политическое бытие становится досадным препятствием для политиков подобной “реальности”. Это происходит в любом случае и независимо ни от чего.
Эта “реальность”, стало быть, и есть одновременно и тот контекст, и тот третейский судья, перед (отсутствующим) лицом которого левые могут обвинять правых в фашизме и неполиткорректности. Иногда можно обращаться к нему: “господин Либерализм”. Господин этот молчит скептически, потому что говорить он не умеет – хотя бы потому, что его просто-напросто нет и никогда не было. Ведь, если, к примеру, люди обожествят свинью, то любая из свиных физиономий становится многозначительной и божественной, и, не в последнюю очередь – от своего молчания. Это молчание даже начинает казаться принципиальным. А если это обожествление еще слепо фанатично (а как же иначе можно обожествить свинью?), то таков – контекст любой нынешней беседы. Нашей возможной невозможной беседы.

8. [Ходы мыследействий]

"Потому как, если я был уверен, что каждый раз найду в правом кармане моего пальто четыре совершенно других камня, нежели те, что были их непосредственными предшественниками, сохранилась ничуть не меньшая возможность, что мне попадается все один и тот же камень, внутри каждой группы из четырех, вследствие чего, вместо того, чтобы сосать по очереди шестнадцать камней, как мне того хотелось, я в действительности сосу лишь четыре, поочередно, все время одни и те же. Надо было искать в чем-то, стало быть, ином, нежели способ циркуляции".
Самюэль Беккет “Моллой”

* * *

Ходы левых:
I.
Левые, подступают к господину “Реальности”, робко сжимая в руках список виновных:
— Господин Либерализм! Взываем к Вам как к единственному истинному и вечному защитнику любых прав и лев! Никогда ведь Вы не ошибались и никогда Ваш суд еще не оказывался несправедливым! Господин Либерализм! Правые грубят и речи их могут привести к закату Вашего правления. Нет, мы не сомневаемся, что даже если это так и случится, то Вы все равно будете единственным истинным правителем…
(Господин “Реальность” молчит. Скептически улыбается. Левые теряются, с недоумением рассматривают лица правых).
II.
— Господин Либерализм! Мы устроим сейчас Вам митинг, перед Вами – да-да, перед Вами! – митинг. Не подумайте, что наш митинг посягает на Ваше господство, ни в коем разе. Вы же сами нам его разрешили (предъявляют разрешение). Но мы хотим донести до Вас что им (называют правых, соседей, друзей и другие силы, которые тяжко гнетут) дальше так нельзя! (далее следует список требований, обращенный к “ним”).
(Господин “Реальность” молчит. Скептически улыбается. Левые начинают злиться и еще пристальнее, чем на лица правых, начинают поглядывать друг на друга, подозревая кого-то в неблагонадежности).
III.
— Господин Либерализм! Мы устроим революцию и сметем Вас. Нет, не подумайте, что мы в Вас сомневаемся – иначе зачем нам сейчас было бы к Вам обращаться? – но “обстоятельства” складываются так, что кто-то же должен с ними разобраться. Поэтому мы просим у Вас разрешения на митинг, переходящий в революцию, на котором будет снесено несколько тысяч голов (список будущих жертв, подписанных самими жертвами прилагается – в виде опубликованных будущими жертвами книг). Либо же, дабы и Вам было хорошо, и нам приятно, введите запрет на (далее следует список).
(Говоря это, левые приближаются к кормушке. Господин “Реальность” выталкивает их пятачком из корыта. Издаваемые им при этом звуки тщательно записываются, затем будет сделано несколько анализов значений этих звуков, порождено с полтораста теорий в отношении этих значений, спорщики, разошедшиеся в значениях этих хрюканий, уедут на европейские конгрессы и призовут западных интеллектуалов к прояснению смысла этих звуков. А пока – господин “Реальность” продолжает скептически молчать и посматривать, из чего делается вывод, что он, помимо того, что посматривает, еще и подумывает. Оставаясь внешне спокойными – ибо получен материал для размышлений – левые возвращаются на исходные позиции).
IV.
(Перед возвращением левые вводят еще одну, промежуточную, в пределах одной только академии, стадию)
— А может, с нами что-то не то? Ведь не может же быть так, что наши средства не действуют на господина “Реальность”? Ведь с Ним всегда все в порядке, следовательно, наведем порядок у себя.
(Изощряют свою мысль, включая против господства психоанализа также дебелоанализ, идиотоанализ, кретиноанализ, переконструкцию, отконструкцию, изконструкцию дойдя до полной абструкции. “Все дело в литературе! Виноваты поэты! Это они фашисты. Это из-за того, что в пятнадцатой песне у Гомере в стихе номер (следует номер) употреблен предлог “к” вместо “на” – это из-за этого всё пошло!”. В конечном итоге выясняют, что у них и с ними все в порядке (выносят новых список виновных, полученный благодаря проделанной на этой стадии работе), подступают к господину “Реальности” (см. стадию I).

9. [Два “эффекта” политического действия]

"Простое объяснение будет изначально до бесконечности превратным. Осмысление немецкой беды и ее всемирно-исторического переплетения с современностью будет продолжаться до конца нашей жизни! Равно как и осмысление страшного, и чем сущностнее будет взято все сущностное, тем больше его свершение должно отчуждаться в фактическое, которое сегодня едва ли не неудержимо губит всякую сущность. Может бытию сперва необходимо выкрутиться из этого – упрощенно говоря – платонизма, если у человеческой природы еще остался путь к выздоровлению. При этом какое-то предназначение, пусть и незначительное, путям нашей мысли, вероятно, уготовано. Не следует искать его в том, что представляет себе нынешнее мнение, бездумно соединяя наши имена".
Мартин Хайдеггер Карлу Ясперсу от 5.07.1949.

* * *

Что же в этой ситуации правые? Почему они молчат? Почему они ничего не предпринимают?
Начнем с того, что можно что-то предпринимать, а можно для начала увидеть – понять, что предпринимание чего-либо в таких условиях – это утверждение в качестве последней инстанции той самой поставки “реальности”, которой нет. И потому единственно возможное здесь – это прохождение по этому вышеописанному циклу, который так полюбился левым. Их хлебом не корми, дай в этом колесе прокатиться. Своеобразная русская левая рулетка или русские левые горки.
Когда левые выходят на демонстрацию или митинг, преследуя определенные цели, они сразу же достигают двух эффектов:
а) дискредитируют свои – почти всегда благие – цели неэффективными средствами их достижения;
б) порождают угодную господину “Реальности” иллюзию того, что свободы действительно существуют, а не просто прописаны в законах, и что, поэтому, с их помощью можно чего-то добиться.
(Примером последнего служит позиция Ясперса, который решил, что после войны и национал-социализма можно стало говорить и стало все хорошо, и Хайдеггера, который видел, что стало в отношении мысли еще хуже – поскольку создается иллюзия легкости мысли там, где много говорят, чем философия окончательно дискредитируется. Не случайно, что у левых и у всех неторопливых все, что не высказано и не написано на стене (т.е. то, что надо понять), полагается либо несуществующим, либо намеренно замалчиваемым).
Левые верят в эту свою приманку и сами же на нее клюют: раз можно было собраться, собрались, но ничего не изменилось, значит надо в следующий раз собраться иначе и до этого кое-что пересмотреть “в пределах одной только академии” – и все это вместо того, чтобы усомниться в собирании как таковом, в способе пересматривать и делать выводы.
Правые молчат быть может как раз только потому, что в подобной ситуации молчание – как ОТКАЗ – это единственное, что можно СДЕЛАТЬ. Это не скептическое молчание господина “Реальности”, но грустное обреченное попустительство, синдром Кассандры, когда желание сказать: “если делать так, как делаете Вы, то ничего не добьешься” нарывается на самое примитивное требование, какое может здесь быть: “а что предлагаете тогда вы?”. Будто предложить тут же что-то сделать – это априорная форма мыслящего действия. Скорее, напротив, это схема, по которой любит кататься тупое скоропалительство. Избавиться от свиньи – тоже не дело, поскольку не свинья себя обожествила. А другие.

10. [Приятие и отказ]

"Я исполняю свой долг. Ничто другое не отвлекает моего внимания: это или нечто неодушевленное, или неразумное, или заблудшее, или же не знающее пути".
Марк Аврелий

* * *

И поэтому необходимо увидеть – хотя бы на миг – отдельно от этой самой наиреальнейшей из всех возможных “реальностей” (где ничего не происходит) – ту силу, которая ее утверждает. Увидеть не в качестве случайной и с которой можно не считаться, но увидеть как единственно существенное, что достойно обращения на себя мыслящего внимания. А до этого еще необходимо понять значение философского понимания как силы. Надо вспомнить стоиков, и суметь отделить в том, что тебя затрагивает то, что от тебя зависит от того, что от тебя не зависит. Действовать философу, политику, экономисту и другим можно всегда только в первом. Второе принимать или отказывать ему в принятии. Но отказ в этом случае тоже не имеет никакого значения. Имеет значение отказ только тогда, когда могло быть приятие. Поэтому необходимо увидеть, что философское понимание – это определенная форма приятия. Которая лишь поэтому может выставить отказ – и лишь там, где от нее приятие зависит. Монахи могут молиться. Или не молиться. Но в этом случае они перестанут быть монахами, даже если спасут свою жизнь. Более того – именно и исключительно в этом самом случае и перестанут.
Философское понимание – это происхождение. И в первую очередь там, где все уверены, что реальное лишь там, где вообще ничего не происходит. Лишь для них – философия пустышка.
11. [Бессмертные люди]
"Что дурного или необычного в том, если необразованный человек поступает, как таковой? Подумай, не следует ли тебе винить самого себя в том, что ты не ждал от такого человека такого рода проступков. Ведь разум побуждал тебя к размышлению о том, что подобные проступки весьма вероятны со стороны этого человека, и тем не менее по своей забывчивости ты удивляешься, если он совершил проступок. Важнее всего, однако, при жалобах на чье-либо вероломство или неблагодарность, обращать внимание на самого себя".
Марк Аврелий
Левые и правые здесь – это не разные люди, с разными интересами, которые, окажись они в супермаркете, разошлись бы по разным отделам. Реальность – не супермаркет, хотя так может очень даже казаться тем, кто понимает под ней уверенность тех, кто уверен в том, что “никогда ничего не происходит”. Нас интересует не разность левых и правых, но то единое поле, на котором они говорят вместе. Если левые выдвигают тезис о том, что можно изменить действительность, через изменение условий ее, то они не видят того, что “реальность”, где “ничего не происходит” как последняя инстанция, перед лицом которой желают что-то изменить – это и есть та томная шлюха, которая только и желает, чтобы мы перед нею повыкаблучивались. Ей от этого не лучше, но зато забавнее. Вообще ей нравится, когда “все просто так” или “просто прикольно”, “незачем”.
Правота правых в том, что дело не в изменении условий жизни, в изменении жизни. А это возможно лишь там, где речь идет о возможной смерти. Ничего так не чуждо подлинной мысли, как размазывание каши про безопасность и уменьшение рисков. Населяющие тотальную “реальность” – (якобы) бессмертные, во всяком случае – миф(р)ические существа, das Man. Человек, покупающийся на любой из мифов такой “реальности” ведет себя как тот, каким он никогда не был и не будет, каким никогда не может быть ни один из людей вообще. Эти “бессмертные” настолько же “реальны”, насколько “бессмертны”. И поэтому аргументы их мало что значат, аргументы эти существенно отсутствуют (фактически же – их очень много, но это – спам) в политической мысли – как левого, так и правого толка. Но у этих “бессмертных” есть один аргумент, который не одолеет никакая философия – тотальная сила убежденности в том, что они – правы. И кроме них – никто.
(Употребление фигуры das Man в данном случае весьма и весьма условно, ведь das Man как экзистенциал есть не что иное, как, говоря по-кантовки, априорное условие бытия в мире. Это Dasein “продуцирует” das Man, а потому грубой ошибкой было бы рассмотрение das Man в качестве некоей наличной данности, в модусе “имеется” (es gibt) как наивном онтологическом полагании (коим в тяжкой форме страдал Николай Гартман). Но даже при всей этой условности, вопрос не снимается, но усугубляется – почему условием бытия в этом-вот мире является самопродуцирование таких-вот людей?).
Если мы представим себе фашизм, при котором никто не стремится к достижению тысячелетнего господства Третьего Рейха, к господству “чистой”, “арийской” расы, где никто ни к чему не стремится и полагает свою невозможность желать простым отсутствием желания, единственной реальностью, но при этом – фашизм, где продолжают убивать, насиловать и дурить – уже “просто так”: убивать “просто так”, насиловать “просто так”, дурить “просто так” (полагая, что никогда никто ничего не “просто так” и не делал), мы получим нашу ситуацию. Такова радость “патриотов”, когда нам вообще нечем гордиться, радость от хоккея, как форма “подлинного” патриотизма, от которой можно “просто так” убить своего соотечественника только потому, что он полагает хоккей недостаточным основанием для гордости, а скорее приманкой для тупости, убить со ссылкой на “непатриотизм” или же “по приколу”, ибо весело.
Эти das Man — бессмертны, перед ними не стоит вопрос их жизни, перед ними стоит – как самоочевидный – вопрос лишь о жизни окружающих, ибо сами эти – не задающиеся вопросом – мнят себя бессмертными.
Но из всего этого вовсе не следует, что нужно убивать “со смыслом” или что убийство “со смыслом” лучше или предпочтительнее, чем убийство “просто так”. Мы просто хотим указать на то, что обратного это тоже не значит – всем тем, кто обвиняет фашизм других, не видя собственного. Лучше вообще не убивать. Благое библейское пожелание, но в подобной полемике оставление при благих пожеланиях, как видимо, недостаточно, ибо активистам недостаточно божественной мудрости. Или любой другой, человеческой.
Мы поднаторели уже достаточно в желании делать поспешные выводы, это делание смотрится в качестве императива нашего времени. Эти выводы зачастую изобличают других людей, что спасает от необходимости их понимать, а, самое позорное для философа – возможность делать такие выводы не позволяет усомниться в самой этой их удобности и в ее происхождении.
Прежде чем говорить, надо знать ставки в игре. А до этого – нужно понять, насколько сам поставлен в этой игре на чужой кон. Если конечно, не ставить себе задачи говорить так, чтобы никому ничего при этом не говорить (например, говорить “политкорректно”, т.е. так, чтобы даже пристрастный не смог обидеться), но зачем вообще тогда говорить? Тем более, в рамках политической философии? Зачем выходить на агору и при этом, как говорил Цицерон, “громкостью голоса созывать народ, дабы собрать больше свидетелей своего неразумения?”.

12. [Снова о Юнгере]

"Появление на жизненной сцене каждого нового поколения сопровождается причитаниями отцов, а они в глазах молодежи “сами ничего не понимают”. Поэтому никогда и не удастся ответить на вопрос, кто “прав”, а кто “не прав”, ведь перед нами не логическое противоречие, а драматический конфликт".
Эрнст Юнгер

* * *

Юнгер провокационен, но лишь потому, что он не ставит вопросов к “реальности”, где удобным образом “ничего не происходит” (опустим призывы к фюреру, поскольку сколько сегодня из возмущающихся ездит в автобусах с призывами ныне правящей Партии и не срывают их? сколько сегодня человек работает в философии, еще пятнадцать лет назад невдумчиво предлагавшим диамат студентам? скольким станет за это стыдно? сколько из них вообще сможет увидеть, что у них нет ни малейшего права говорить обвинительно по отношению к кому бы то ни было вообще, что у них вообще нет права говорить?).
Эти тексты Юнгера были обращены к событию любой “реальности”, а именно – к ее тотализующей силе, указывали на нее. Философ этим заниматься не должен, но никто и не говорит, что Юнгер в этих текстах выступает в качестве философа. Юнгер в данном случае – это порыв. Который, как и всякий порыв, мог быть использован (сегодня – нет) кем угодно для каких угодно целей. Но тот, кто хочет использовать, тот обойдется и без Юнгера. Безо всех – сегодня – “просто так”.
Необходимо не класть на конвейер свой материал, дабы получить нужное себе (как делают устроители всякого рода митингов, ничего, впрочем, не получая), но задаться вопросом о целесообразности самого этого конвейера, а также диалектизировать его, рассмотрев как спорный вопрос о его единственности.
Можно возразить, что раз этот конвейер удобен остальным, то мы не вправе… Но при этом еще надо посмотреть на этих остальных. Эти слова могут быть неправильно услышаны, например, в Москве, где еще задействовано много репрессивных механизмов для сдерживания тех самых “других”, которых легче сконструировать через чиновничьи указы или через теории освобождения в качестве “пролетариата” или “прогрессивной силы”, чем посмотреть им в пропитые, уставшие, ненавидящие, самоуверенные и тупые глаза. Легче сконструировать, чем посмотреть и увидеть, что видеть – нечего. Если государство состоит из граждан, которые озабочены судьбой государства и своей будущей судьбой в этом государстве, что значит: если государство состоит из образованных, мыслящих, чего-то ждущих и желающих, ставящих себе цели выше, а не ниже того, что сейчас у них “имеется”, цели обращенные на других и не могущие быть поставленными, если они не пропущены через призму общего блага, то можно сказать, что у нас уже почти нет граждан. Оставшиеся тонут в море бессмертных миф(р)ических козлоголовых. Последние, собственно, и гонят волну за волной. Им нравится смотреть, как волны откатываются назад. В противном случае им нечего было бы делать. А пока – в состоянии (не)легкого транса бытуем. Конвейер служит прохождению этой волны. Вот что, собственно, и может значить порыв Юнгера.
Если же мы полагаем, хотим полагать, что у Юнгера – явное нагнетание обстановки, и сейчас все обстоит лучше, то в нас говорит не по-детски политическое вытеснение. Иначе говоря: нам так удобнее, но не потому, что так есть, а потому, что… “просто так”. Усыпляющий фашизм – это когда фашизм “просто так”, “просто так” – потому что за ним “реальность”, а “реальность” – это “когда всё просто так”, “для ничего”.

13. [Вопрос без ответа]

"Конечно, гораздо проще продолжать плыть по воле волн навстречу зрелости, нежели искать себя в незнакомой стихии. Период зрелости наступит и для фронтового солдата, когда он преодолеет период романтизма и упорядочит в себе новые силы. Однако нужно не только упорядочить новые силы, но и критически взглянуть на старое, выделив из него то, что окончательно отжило свой век, а что по-прежнему годится для борьбы".
Эрнст Юнгер

* * *

Что же это за фигура, любующаяся этой волной, введенная в транс?
Это не рабочий – ни рабочий Маркса, ни рабочий Юнгера, не потребитель, не “белый воротничок”, не революционер, не интеллигент. Кто это? Вот вопрос. Попробуем не отвечать на этот вопрос. Для начала необходимо было бы понять о том, что здесь спрашивается.
Вопрос “что делать?” тоже вопрос неверный, пока не понято, где он спрашивается, среди кого, для чего, против чего и, самое главное, почему в нем звучит непреложно это самое “делать”?
Можно обвинить меня сейчас в апатичности и трусости, философской нерешительности. Но прежде чем лезть с коктейлем Молотова, “просто так” сваренным из своих реакционности и несогласия (своих ли?) на танк “никакой” “реальности”, стоит понять, что “лезть” – дело безнадежное. Хотя бы потому, что танк этот – макет, и никогда не существовал. Это голограмма определенной интенсивности утверждения “реальности как того, где ничего не происходит”, интенсивности, исходящей от определенного типа (или, как говорил Юнгер, гештальта), указывающего – будь мы в силах его увидеть – на определенное существо ныне разворачивающегося события. Что это за тип?
Самое главное – попробовать не отвечать. Хотя бы немного, столько, сколько надо, чтобы подумать. А для этого может понадобиться очень много времени.

14. [Об идее университета]

"— Однако что за беспокойство в городе?
Что опустели улицы и площади?
И почему, охваченный волнением,
спешит народ укрыться по домам?
Спустилась ночь, а варвары не прибыли.
А с государственных границ нам донесли,
что их и вовсе нет уже в природе.
И что же делать нам теперь без варваров?
Ведь это был бы хоть какой-то выход".
Константинос Кавафис

* * *

Теперь, что касается “академии”. Университет, как идея, мертв. Точнее: в России то, что называется “университетами”, будучи рассмотрено как то, что претендует на воплощение того, что называется “идеей университета” (что это за идея – еще вопрос), показывает полную свою несостоятельность в этой претензии.
Отсутствует – “просто” отсутствует – неангажированная чиновничеством нужда рефлексии образования, есть лишь слепое полагание на “стандарты”, которые (якобы) в обход ума дадут некое миф(р)ическое образование. Которое и получают миф(р)ические существа. На их “бессмертную” жизнь этого “образования” вполне хватит. Само это “образование” под стать той “реальности”, для которой оно, т.е. – “никакое”.
Прекрасен в этом отношении марксистский роман-сказка “Незнайка на Луне” Николая Носова. Вспомните ситуацию, когда коротышки находятся на острове Развлечений, а точнее – на острове Дураков. Любая попытка остановить их превращение в баранов, любой призыв остановиться, чтобы они могли “хотя бы” понять свое положение, оборачивается обратным призывом “что-то делать”, понимаемым как призыв просто-напросто иначе использовать карусели и качели. Т.е. донести мысль о том, что с их бытием творится что-то неладное, слышится ими как мысль о том, что необходимо пересмотреть условия этого бытия. В то время как условия бытия там “хорошие”, там все “просто так”. Как донести до них мысль о том, что остров Дураков – это не единственная реальность, если они уже наполовину превратились в баранов? Если бы не прилетел Знайка со своими коммунистическими семенами гигантских растений, используя механизм “невесомости”, против которого не властны были силы полиции, то чтобы здесь мог сказать Носов? Но нам стоит ли ждать Знайку? Вряд ли.
В этом смысле критики образования, которые критикуют по частям тот или иной огрех, точнее, то, что им “огрехом” кажется, уповают на то, что в общем-то все нормально. Или на Знайку. В этом смысле тезис, что “у России – свой особый путь” – это окончательный приговор для всякого рода оптимистов, какими по большей части являются левые. И бритоголовые правые. Лучше не ожидать Знайку. Ситуация – как на острове Дураков, но только пусть звучит не победа коммунизма (ибо это – даже у Носова – сказка), а вопрос Кавафиса из стихотворения “Ожидая варваров”.
Ловить университеты на продажности, ненужности, профанировании или еще на чем-либо – это все равно, что действовать подобно герою в анекдоте: как зайти в зад к дракону, полагая что это – пещера, где он обитает, и что есть мочи кричать: “злодей! выходи биться!”; иногда, конечно, дракон поворачивается и, извлекая очередного героя (и еще как извлекая!) недовольно ворчит: “биться так биться, что в задницу-то кричать?!”; о героях, понятное дело, после этого, как говорится, ни слуху, ни духу; хотя дух-то, конечно, есть, но он – драконьим задом отдает).
Когда мы встречаем социологическую или философскую критику системы образования, то по тому, что именно критикуется, можно со всей отчетливостью понять, что критика подобного рода вообще не представляет собой ничего, не касается существа дела. Это Дон Кихот против ветряных мельниц, но не в мирную эпоху, а когда он, навостряет меч на ветряные мельницы посреди поля настоящего боя, не замечая оного.
Когда вас забивают в гроб, можно еще повозмущаться, почему он березовый, а не сосновый, поскольку сосновый – экологичнее и полезнее для здоровья. И можно даже устроить по этому поводу дискуссию. И можно даже провести конференцию, на которую придут палачи, и будут палачи восторгаться вами – “так возмущается, так искренне, так прекрасно! и – в гробу! вот ведь достойный человек…”.
В образовании – как и вообще везде – остается на свой страх и риск, не взирая на “стандарты” бессмертных козлоголовых, обучать молодых людей понимать происходящее. Обучать тому, что понимать – это единственная форма действия там, где любое действие выдается непониманием и служит укреплению оного в качестве единственной “реальности”. Это остается тогда, когда непонимать их уже очень хорошо научили, ведь для этого требовалось очень немногое. В этом – шанс. Ведь, как однажды написал Пруст, для того, чтобы испортить настоящее произведение искусства, требуется гораздо больше усилий, нежели его создать. Только в этом еще остается надежда. Эти слова, кстати, в “Поисках утраченного времени” приписаны герцогу Германтскому.

Источник:

http://mikbogatov.livejournal.com/34857.html

http://mikbogatov.livejournal.com/35200.html

       
Print version Распечатать