Зрак и призраки

Жак Деррида. Призраки Маркса. Государство долга, работа скорби и новый интернационал. Пер. с франц. Б.Скуратова. Под общей редакцией Д.Новикова. - М.: Logos-altera, издательство "Esse homo", 2006. - 256 с.

"Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма" - так начинают Маркс и Энгельс "Манифест Коммунистической партии". Поколениям читателей казалось, что это лишь риторическая фигура, стилистический оборот - и ничего более. Для Деррида призрак оказывается волшебным ключом, с помощью которого можно вновь и глубже, чем прежде, проникнуть в учение Маркса. Деррида верен своим постструктуралистским принципам: он не дает места таким отжившим, с его точки зрения, понятиям, как дух или идеальное, - "присутствие" и "след" как присутствие отсутствия, не-данности требуют исходить в анализе из реальных вещей и рассматривать любые производные "сущности" как различные производные от чувственно данного присутствия. Ими и являются призраки и иные, казалось бы, относящиеся к художественной литературе явления. Для анализа природы призрачности Деррида обращается к шекспировскому "Гамлету" и обнаруживает там важнейший признак призрака - являться в периоды разорванного, обратившегося вспять, "вывихнутого" времени. Действительно, призраки характерны именно для европейской культуры, в особенности после античности, и являют собой своеобразное "воплощение" духов, когда последние не могут воплощаться даже в призрачную плоть. Культура эта, в отличие от восточных культур, осуществляется как бы в условиях перманентной революции, непрерывного пересмотра собственных оснований; в ней прошлое постоянно возвращается в современность в виде полузабытых, развоплощенных призраков - и вечная погоня за современностью оборачивается постоянной борьбой за историю, за право живущего поколения по-своему переделывать жизнь. Но прошлое - и будущее в равной мере - постоянно вторгается в современность призраками и фантомами. Деррида особо отмечает факт, что современное общество сделало многое для "воплощения" призраков и фантомов путем распространения - и распространения технологии распространения - призраков с помощью медийных средств. Современная культура все более становится культурой присутствия, и отсутствующее вторгается в ее ткань призраками и фантомами. Сам Маркс становится таким призраком, взывающим из-под земли: "Клянитесь!"

Призрак Маркса, его явление в решающие и переломные периоды истории знаменуют собой разрыв плоти современности и заставляют взглянуть на историю в весьма серьезных масштабах как современность. Поэтому можно возразить Деррида: призраки появляются там, тогда и постольку, где, когда и поскольку человек замыкается в своей современности и не видит дальше собственного присутствия, - тогда призраки напоминают ему, что вся человеческая история есть современность человечества и нет возможности в "работе скорби" расстаться с собственными предшественниками. Деррида подходит к этой мысли с другой стороны: "мы существуем постольку, поскольку мы наследуем" (c. 83). Однако сам факт наследования неизбежно приводит к вопросу о духовной стороне наследования, и здесь вопрос стоит как раз о том, чтобы отделить призрачную часть наследуемого, остающегося в наследстве лишь праху веков, и живую часть наследства. Живое не поддается призракам, не есть явление призрака, но есть живая традиция, передающаяся как руководство к действию, в случае с марксизмом еще и как наследие совместности в политической борьбе. Не случайно в картине присутствия у Деррида нет живого человека; он окружен духами и призраками и еще вещами, которые сами оказываются духами и призраками, когда становятся не просто номиналистически разбросанными отдельными явлениями, но инкорпорируются в более широкое и поэтому неочевидное единство - например, когда отдельный предмет оказывается вовлеченным в систему товарного обмена и производства товаров.

Призрак Маркса возвращается вместе с неизбывными проблемами капитализма, ставшего мировой системой. Френсис Фукуяма подвергается острой критике со стороны Деррида, который и указывает на современные язвы капитализма: безработица, бездомность, экономические войны между центрами современной экономики и ими в целом со странами третьего мира, противоречия в самом концепте либерализма - двойные стандарты прилагаются к миру развитому и развивающемуся, а также усугубление проблемы внешнего долга, рост индустрии вооружения, распространение производства ядерного оружия, межэтнические войны, порожденные фантазмами государств-наций, суверенитета, границ, существование государств-фантомов как мафиозных кланов и наркосиндикатов, состояние международного права при падении значимости суверенитета. Все это позволяет говорить о призрачности и утопичности результатов воспетой Фукуямой "либеральной революции". Одновременно это позволяет говорить о сохранении многих черт миропорядка, которые в свое время породили марксизм классического типа.

Дух марксизма - прежде всего, радикальная критика; марксизм, прежде всего, готов к самокритике в перспективе различия системы и метода. Добавим, исходя из истекшего со времен Маркса исторического опыта: сама пролетарская идеология оказывается подвижной вместе с изменением места рабочего класса в современных передовых регионах мира. Соответственно онтология современного марксизма должна по-новому взглянуть на природу идеального, выражающегося как фантомы и призраки наряду с вещами. Задача самих марксистов, как ее понимает Деррида, - " противостоять известной гегемонии догмы, то есть марксистской метафизики в ее политических или теоретических формах" (с. 133). Кто не готов к такому отношению к наследию - тому неизбежно явится призрак Маркса, уже разгневанный и требующий следовать духу, а не букве марксизма. Это является "ответственностью наследников. Хотят ли они того, знают ли или нет, все люди на всей земле являются сегодня до некоторой степени наследниками Маркса и марксизма" (с. 133). Конечно, "наследовать достоин только тот, // Кто может к делу приложить наследство", - писал Гете. Вопрос о наследниках и наследовании - один из самых острых в истории, особенно в истории интеллектуальной. Вместе с наследством наследователь берет и ответственность перед предшественниками, и само наследство обрекает на "скорбный труд" по памяти предшественников. Но "скорбный труд" неотделим от труда вообще, и человек как бы является наследником самого себя и поселяет у себя в голове призраков аутоидентичности, различается от себя самого - конкретно-историческое от общеисторического.

Деррида заявляет открыто: "Мы будем называть "призраками Маркса определенные образы, которые Маркс первыми воспринял, а порою описал их пришествие" (с. 146). Призрак является не только из прошлого, как призрак отца Гамлета, который парадоксально оказывается сыном собственного сына, поскольку зависит от его действий - мести в частности - для завершения своего существования на земле, но и из будущего, и это характерно для призрака коммунизма. Однако Деррида говорит об образах, видимом явлении невидимого и, таким образом (прошу извинить за плеоназм), выражает на общепонятном языке устном и мимическом то, что радикально противостоит не только современности, но и всему историческому опыту человечества. На марксистской системе постоянно лежит проклятие - быть отягченной опытом прошлого, что и мешает приветствовать будущее, выражающееся, прежде всего, в революционном методе.

Марксизм в его первоначальном виде утверждал идеологию пролетариата как последнюю исторически и логически идеологию, уже совпадающую со строгой наукой, синтезирующей научность и классовый интерес. Не случайно Деррида отмечает, что "марксистская онтология тоже боролась с призраком вообще во имя присутствия жизни как материальной действительности..." (с. 154). Иными словами, у Деррида вновь возникает противоречие системы и метода: рассматривая все, превосходящее чувственную данность (а это, прежде всего, идеальное как выражение связей и отношений), он выводит призракологию в качестве своеобразной онтологии неналичного и не могущего стать наличным в отношении органов чувств в принципе; одновременно он понимает Маркса и всю марксистскую критику (с которыми солидаризируется как с предшественником деконструкции) как борьбу с призраками ради торжества человеческого начала в человеке и истории, которая должна перестать быть историей идеологических призраков и стать подлинно человеческой историей. Иное дело (и на это обстоятельство Маркс и марксисты не обратили должного внимания), что вся история, начиная от ее предысторических предпосылок и кончая неведомым будущим, сосредоточена в современности, иными словами, отношения фетишистские, анимистические и религиозные, индустриальные и капиталистические, материалистические и идеалистические сосуществуют в каждый данный момент, и на языке каждого их типа можно описать все общество в целом, общество "как таковое", проявляющееся сквозь ткань общества конкретного, исторически частного, - и судьба каждой общественной формы зависит прежде всего от того, насколько успешно конкретно-историческая форма реализует запросы социальности "как таковой". Однако "присутствию" и располагающемуся вблизи него "неприсутствию" даны, прежде всего, частные стороны общественной формы; это - данность зрения, глаза, в отличие от сущностного, разрывающего частности поверхностных исторических форм видения зрака, рассекающего поверхность до самых глубин. Где зрак закрыт, глазу - в отличие от ока веков - открываются призраки. Деррида избирает язык предыстории человечества - духовность духов, привидений, призраков - и переводит на их язык современную жизнь. В этом его никто не может опровергнуть особенно потому, что первобытная идеология была, по существу, общечеловеческой (но частноплеменной), тогда как исторические формы осуществляются в рамках отчуждения - концепта, к которому Деррида обращается чрезвычайно редко. Он занят психологией духа там, где Маркс находит их онтологию, поскольку последний обладает именно Зраком как признаком профессионального экономиста и философа. Призрак Маркса - это явленная в истории сама история, свершающаяся через разного рода громкости и жертвенности революции; иное дело, что сам Маркс как конкретный человек жил в определенное время - время борьбы буржуазии (и пролетария как своего рода буржуа, горожанина) с феодальной системой, борьбы с аристократией, которая и представляла собой военный класс, - и потому борьбы с неизбежностью вооруженной - за иные системы отношений, для существования которых необходимы совершенно иные, адекватные средства. Анамистически-магический язык призраков (по крайней мере, им изъясняется Деррида) приводит - хочет того он сам или не хочет - к редукции трудных многовековых завоеваний человечества. По крайней мере, начиная с Сократа и Платона осуществляется не заклятие духа, а его расширение за счет преодоления "присутствия" (Хайдеггер) и его "следов" (Деррида) в пользу Иного; в конечном счете Иным становится единственный его носитель - человек. Деррида возвращается к Марксу: "Необходимо трудиться - практически, действительно. Необходимо мыслить труд и трудиться над этим. Необходим труд, и необходимо рассматривать реальность как практическую действительность. Невозможно изгнать реальных Папу или императора, изгнав или фокуснически устранив одну лишь призрачную форму их тел" (с. 189). Этим Маркс показывает предпосылку, общую предпосылку не только всей истории, но и дерридианского возврата к анимизму и тотемизму (на последнее Деррида, правда, не решился) - это труд, который породил не только призраков, но и весь кризис последующего человечества, поскольку возникло разделение труда и разделение внутри труда на духовный и физический. Воссоединением духовной - спиритуальной - стороны труда и физического взаимодействия человека с природой порождаются различные мировоззрения как способы существования не столько в "присутствии" или "около него", но во вселенной и истории. Именно поэтому возникает ситуация, когда "оплакиваются призраки (идеи, объективные мысли и т.д.), в которых наше тело уже отчуждено, в которых уже утрачено и оно, и собственная жизнь" (с. 190).

Деррида особое внимание уделяет Марксову анализу капиталистического товарного производства как производства двуединого товара в нерасторжимом единстве потребительной стоимости и стоимости меновой на основе стоимости самой по себе. Это есть выражение " мистического характера товара, мистификации самой вещи - и денежной формы, "зародышем" которой служит простая форма товара" (с. 211). Здесь сразу заметны "ослиные уши" уважаемого Деррида. Хорошо известно восхождение товара от единичной, или случайной, формы стоимости при натуральном обмене продуктами труда к особенной и всеобщей, то есть денежной. Именно на этом строится вся логика капитала и "Капитала" и осуществляется анализ превращенных и отчужденных форм капиталистического товарного производства. Будучи первоначально лишь моментом товарного обмена, деньги в определенный исторический момент становятся истоком, средством и целью общественного производства и уже в собственной логике осуществляют движение потребительных стоимостей, то есть товаров, сами оставаясь "товаром товаров", потребительная стоимость которых (денег) - быть выражением стоимости других товаров. Можно много говорить, что это характерно для золотых денег и в условиях сильного влияния аграрного производства (стоимость как выражение вклада природы и природного человека), автономизации рыночной стоимости в современном капитализме, - опосредующая и отчуждающая форма денег в капиталистическом товарном производстве остается явью. Деррида не выходит за рамки отчуждения, перенося ее в другую форму - форму языческой религии и ее постсуществования в христианстве и их обеих при капитализме, отдельная сторона истории довлеет над Деррида. Впрочем, отметим попутно, сам человеческий язык, созданный гениями первоначального накопления человечности, несет с собой черты их воззрений на мир - поэтому так трудно выражать те или иные воззрения и поэтому Деррида приглашает "прочитать текст наивно" (с. 212).

Деррида, по существу, раскрывая то, что Маркс имел в виду при анализе капиталистического общества, находит двойственность sociusa в условиях капиталистического товарного производства, двойственность отношений людей и вещей - в этом его несомненный успех, который он, к сожалению, не хочет развивать, а тем более - критически применять к собственным построениям: "С одной стороны, этот двойной socius связывает между собой людей. <...> С другой стороны, тот же socius, та же "общественная форма" отношений связывает вещи-товары между собой" (с. 218). По существу, вся обширная "призракология" Деррида объясняется тем, что эти два "социуса" неотделимы от человеческой истории: общественной формой отношений людей - и человеческих отношений "наличного", "данного" - являются и призраки, в равной мере как и "призраки" меновой стоимости. Эти отношения детально проанализированы Марксом еще в рукописях 1844 года, о которых Деррида хранит многозначительное молчание, хотя и отмечает, что призраками оказываются товары, не замечая, что сами призраки - суть товары, как товаром оказывается сама логика: "логика - деньги Духа", как заметил Гегель.

Деррида признает, что социальное "общение" товаров как бы наделяет их духом и превращает отношения людей в отношения вещей, однако природа призраков остается самодовлеющей. Он не разрабатывает специфической терминологии, с помощью которой можно было бы проанализировать отчужденные и превращенные формы сознания, как это делает Маркс для капиталистического товарного производства и попадает в собственную ловушку: рассуждая о буржуазных политических революциях, он отмечал, что они развертываются перед людьми как воскресшие деятели революций прошлого; однако, воскрешая понятия фетишизма, анимизма и магии прошлого, он не раскрывает - маской какой революции они являются. Деррида вполне понимает, что "призрак вообще состоит в автономизации представления <...> и в забвении его происхождения и подлинного основания <...> (с. 239). Однако разворачивающийся переворот им только обозначен: телетехнология, ее развитие ведет к ограничению капиталистического общества и его возвращению назад, в породившее его буржуазное общество, подобно тому, как аграрное общество из господства его в виде феодализма отошло в сторону и стало аграрным моментом общества буржуазного. На смену капитализму идет еще неведомое общество, зарождающееся в рамках мегаполиса, все более отрывающегося от своих дальних предпосылок: рабства, в том числе рабства машине, феодализма - в том числе феодализма отчужденной стоимости - переход к производству самой человеческой сущности и переход к самопроизводству человека; как форма отношения людей становится доминирующей над производством обмена товарами, во-первых, и самопроизводства как специфического капитала, во-вторых. Фетишизм, анимизм, магия, несомненно, являются первыми историческими типами отчуждения (и развития их), но они, как земля и капитал, должны превратиться из самодвижных социальных автоматов в подручные средства по производству, воспроизводству и развитию каждого отдельного человека и человеческой сущности вообще и в каждом человеческом существе в частности. Но для этого необходимо развить человека и превратить его из раба зрения и раба призраков в носителя зрака как способа видеть и преобразовывать действительность не только в узко-вещественном аспекте, но и во всем многообразии дополняющих, порабощающих и освобождающих практик. Вся история отчужденных форм становится слугой и средством человека.

Покоренные пронзающим до самой сути зраком господина судьбы призраки, привидения, духи, становятся опорой и средством для будущей истории как осуществления высокого человеческого призвания.

       
Print version Распечатать