Я тебя изувековечу

Анатолий Зверев в воспоминаниях современников. - М.: Молодая гвардия. (Библиотека мемуаров "Близкое прошлое", вып. 18).

Том, составленный Натальей Шмельковой и Саввой Ямщиковым, включает воспоминания о Звереве, его собственные либо посвященные ему стихи, а также интервью и расшифрованную запись зверевского монолога.

Большая часть этих текстов уже известна читателю по сборнику, выходившему одиннадцать лет назад небольшим тиражом, но некоторые публикуются впервые. Среди иллюстраций, подобранных на основе частных собраний, тоже есть малоизвестные вещи; иные из съемок проводились специально для данного издания.

Мода на Зверева все не спадает: интерес к нему на рынке настолько велик, а количество связанных с ним мифов множится столь быстро, что поневоле ждешь кома посвященной ему литературы. Сборник воспоминаний выглядит идеальной формой рассказа. Именно мозаикой текстов удается передать дух его жизни, состоявшей из таких странных занятий, как игра в шашки на деньги (он был фанатом шашек): по копейке за партию. За десять минут зарабатывал на батон хлеба. Почти во всех текстах вспоминается множество ярких словечек, которыми была так богата зверевская жизнь. Необычайную образность языка Зверева отмечают практически все, а фразы типа "сейчас я тебя изувековечу" в адрес портретируемого составили бы книгу почета русского bon mot, если бы таковая существовала.

Полноценная же биография невозможна в силу осознанного антибиографизма самого Зверева: всю жизнь он скитался по чужим углам, любил изображать юродивого, шокировать малознакомых людей (хотя оставался, в сущности, добрейшим человеком). В этом жизнестроительстве, построенном на отказе от него, много искреннего внутреннего анархизма, приправленного к тому же тяжелой алкогольной зависимостью. От споров с преподавателями Художественного училища имени 1905 года (откуда он был с позором изгнан) и до демонстративной асоциальности в последние годы жизни, когда он мог бы быть уже и богат, а не просто всемирно знаменит (восхищение Сикейроса, Пикассо и Фалька из его песни уже выкинешь), - событий в зверевской жизни на удивление немного, что лишает потенциального биографа опоры на необходимое для "внешней" биографии количество фактов.

Биография же внутренняя затруднена редкой стабильностью зверевского стиля. Родившись с божественной кистью в руке (или даже кистью вместо руки), он словно законсервировался в раз данном на всю жизнь образе. Много говорят о "позднем" Звереве, якобы более слабом, построенном на самоповторах и тиражировании однажды найденного. Противники такой точки зрения приписывают ее появление Георгию Костаки, сыгравшему едва ли не ключевую роль во всемирной (без преувеличения) известности молодого художника. Восхищение Костаки Зверевым доходило чуть ли не до обожествления. Именно Костаки мы обязаны одним из самых точных и в то же время мистических описаний зверевской манеры работы.

Как-то он наблюдал в Переделкине Зверева на натуре, писавшего церковь. Тот "написал шесть полотен (100х80), над которыми работал в течение десяти часов. Не прерываясь ни на минуту, Зверев перенес разнообразные пятна на холст. Прошло около часа. Я внимательно посмотрел на холст, где не было ни малейшего намека на церковь. На мольберте был абстрактный рисунок, хаотическое нагромождение пятен различных цветов. За несколько минут до того, как подписать работу, Зверев принялся за создание церкви при помощи другой стороны кисти. Выделив более отчетливо три пятна, он придал другим пятнам лукообразную форму куполов. Появились очертания церкви, а затем, Бог знает откуда, деревья в церковном дворе и тающий снег. Мерцали стены розовой церкви. В то время как я стоял с открытым ртом, Зверев настолько хорошо передавал краски неба, тающего снега и стен церкви на этих шести полотнах, что даже неопытным взором можно было безошибочно определить, в какое время дня сделан каждый из рисунков".

Костаки порвал с ним в середине 60-х, после чего и начался так называемый поздний период. Многие мемуаристы проводят параллель между тандемом "Костаки - Зверев" и другим известным содружеством талантливого продюсера-диктатора и самобытного художника: речь о паре "Дягилев - Нижинский". Последний, как известно, обладал фантастическим талантом не только танцовщика, но и балетмейстера, но дарование его было скорее стихийным, нежели аналитическим. Подобное можно отнести и к Звереву: он обладал фантастическим талантом рисовальщика, но совершенно не аналитического свойства, что уже в конце прошлого века выглядело неким архаизмом. В каком-то смысле он был последней звездой мирового арт-рынка, покорившего его вершины благодаря лишь чистой энергии своего дара.

Его популярность у западных, а позднее и отечественных коллекционеров привела к появлению множества подделок. Им посвящены отдельные страницы сборника - например, статья Михаила Каменского "Фальшаки" и подлинники Анатолия Зверева". Она описывает более чем яркую ситуацию на московском рынке подделок конца 80-х, но, прочитав фразу "Начиная с зимы нынешнего года...", задаешь себе немало вопросов. Когда именно писались эти строки, из книги не ясно (видимо, в начале 90-х): библиографическая справка в томе досадным образом отсутствует. Не менее заметна и нехватка именного указателя, который облегчил бы работу с этим сборником для тех, кто занимается культурой советского андеграунда.

Сокращенная версия этого текста опубликована в журнале "Искусство" (см. содержание журнала за 2006 год)

       
Print version Распечатать