Семиотика и Авангард: Антология / Ред.-сост. Ю.С.Степанов, Н.А.Фатеева, В.В.Фещенко, Н.С.Сироткин. Под общ. ред. Ю.С.Степанова. - М.: Академический проект; Культура, 2006. - 1168 с.

Юрий Сергеевич Степанов - великий энтузиаст... Кроме многолетнего заведования сектором в Институте языкознания (что само по себе много!) и усердной работы над своими темами (каждая из которых неизменно доводится до очередной фундаментальной монографии), он постоянно что-то собирает, составляет, неуемно дискутирует, чтобы потом собрать, как старые земли, и выпустить в виде новой антологии - такой, по которой потом студенты учатся. Наша учеба в Тарту во второй половине 90-х начиналась и кончалась под именем Степанова (хотя в тартуско-московский семиотический круг он не был вхож и всегда держался в отечественном структурализме особняком): начиналась с великолепной "Французской стилистики", а заканчивалась его классической хрестоматией "Семиотика", по которой нас до смерти гонял Игорь Аполлоньевич Чернов и сам Лотман в 1983 году на спецкурсе по семиотике культуры. Пухлая "Семиотика" с тех пор переиздавалась уже дважды и, надо думать, размножится еще.

Антология "Семиотика и Авангард" - второй большой проект такого рода. Как признается сам Степанов, тема ее родилась почти одновременно и непроизвольно в беседах четырех авторов-составителей, которые, как выяснилось, были дружно охвачены идеей Авангарда (в этом тысячестраничном томе слово "авангард" пишется только с большой буквы). Но вскоре для всех стало ясно, что за Авангардом "проступает что-то еще, более общее" и, "как еще не вылупившийся птенец, <...> изнутри стучит клювом" (с. 5). Пусть Авангард зародился в начале прошлого века, но - Степанов пишет: "Наша тема - Авангард сегодня, но это - сегодня, которое началось еще вчера. Это творчество в разных сферах, но именно таких, где сферы не замыкаются в себе, а пересекаются" (с. 6).

В целинном томе 4 раздела: 1) "От истоков глубинной семиотики к авангарду" (Августин Аврелий. "Из диалога "Об учителе""; Н.Бугаев. "Математика и научно-философское миросозерцание"; А.Потебня. "Психология поэтического и прозаическое мышление"; В.Виноградов. "Социально-языковые системы и индивидуально-языковое творчество"; Н.Жинкин. "О кодовых переходах во внутренней речи" и др. 2) "Ввод в мировой авангард": в подраздел "Русский опыт" вошли статьи Николая Бердяева, Александра Блока, М.Матюшина, Б.Лившица и по несколько текстов К.Малевича, П.Филонова и В.Хлебникова; "Французский опыт" включает эссе П.Антокольского "А.Рембо", тексты С.Малларме "Книга - духовный инструмент", "Тайна в произведениях словесности" и "Как бы ни выпали игральные кости...", а также статья Валери об этом последнем тексте Малларме и два произведения Г.Аполлинера ("Новое сознание и поэты" и "Каллиграммы"); англо-американская часть книги содержит: М. Маклюэн "Д. Джойс: тривиальное и четвериальное", Ю.Джолас "Революция языка: декларация", Э.Каммингс "Избранные стихотворения", Л.Айгнер "По направлению к вещам" и три текста Г.Стайн; "Немецкий опыт" представлен текстами Гофмансталя, В.Райнера, П.Хатвани, К.Хиллера, Л.Рубинера и Й.Баадера. 3) "Авангард наших дней: выход в гипертекст" (Н.Фатеева "Что происходит в языке и за языком: активные процессы в поэзии конца XX - начала XXI в.", Л. Зубова "Семиотика сравнений в современной русской поэзии" и др.). 4) "Экспериментальное" (В.Григорьев. "К четырехмерному пространству языка...", М.Эпштейн. "Проективный словарь русского языка. Неология времени" и др.).

Степанов, заведующий, конечно, "Французским опытом", пишет не без юмора о предыстории названия разделов: "У самих составителей (не дожидаясь читателей) возник этот вопрос: как называть этот раздел? "Раздел?" "Ах, никто никого не раздел! - закричали молодые рецензенты. - Оставьте свои ученые словечки!" - "Но тогда "Школа"? "Французская школа"? - закричали пожилые рецензенты. - Очень красиво: как, например, "Фламандская школа", Рубенс и т.д. <...>" - "Ах, оставьте свои сюсюканья! Так давно никто не выражается уже 50 лет!" - закричали молодые рецензенты. "Ну, тогда - "Ввод"? Как у Павла Филонова - "Ввод в мировый расцвет", - закричали рецензенты средней руки. - <...> Вы же пишете об авангарде, вот пусть и будет "Ввод во французский опыт", "Французский опыт". Так и будет" (с. 602).

Вряд ли читатель, покорный любому возрасту, не полюбил хотя бы и первого названия. Да и в названиях ли разделов дело? А вот о структуре книги и выборе текстов можно поспорить. Заглавная статья Степанова "Семиотика, философия, авангард" не только не проясняет границ и объема понятия "авангард", но и смешивает его с понятиями куда более неопределенными и таинственными - семиотика и философия. В итоге три непроясненных вещи, и каждая из них "проясняется" через две другие. И вопрос совсем кощунственный: не стоило ли в работе над подобной антологией по авангарду, тем более - мировому, а не чисто русскому (когда материала и так выше крыши), вообще отказаться от сладкой, но ненужной здесь семиотики? Ведь она заставляет составителей отказываться (за неимением места и невозможностью объять необъятное) от важнейших источников (по авангарду) и вводить маловажные, но - с их точки зрения - необходимые для предыстории семиотики, философии и каких-то других современных явлений, требующих сомнительных исторических обоснований. Однако наибольшее изумление вызывает образ "внутреннего человека", проходящий лейтмотивом чуть ли не через весь том. Как в известном анекдоте про Ермилу Ивановича Кострова напряженно спрашиваешь себя "Где ты?.. - Выше, еще выше!" И уже безнадежно: "Не постигаю!"

Не похоже, чтобы человек, осиливший эту громадную антологию, выдохнул бы с облегчением: "Ну, теперь я, слава богу, понял, что такое авангард, а главное - откуда он есть пошел". Такое ощущение, что Степанов со своей командой мучительно пытались понять и разрешить что-то в современной литературе, но по ошибке приняли это за какой-то семиотически-философски-глубинный Авангард с любопытным и красочным мифологизированием действительности и ее ложным генезисом.

Странное дело - антология перевалила за тысячу страниц, авторов и текстов превеликое множество, а ощущение такое, что для каждого раздела статей обидно мало, и они коротки, как память секундной стрелки. К тому же, составители, пользуясь служебным положением, опубликовали в томе по два-три своих текста. "Русский журнал", уважая все оригинальное, может это только поприветствовать, а вот ревнивая публика будет недовольна, ведь ее лишили более смачных кусков - тех оригиналов авангарда, ради которых и создавалась антология. И верно, перебор со "своими" текстами выглядит не авантажно - на фоне минималистского (или вообще никакого) комментария текстов "чужих" (их должны были подать на суд ревнивой публики те же составители-публикаторы). Увы, без основательных работ, вводящих читателя в контекст того или иного "национального" авангарда, без надлежащей и обстоятельной разъяснительной работы тексты (даже авторов всемирно знаменитых) повисают в воздухе, никак не корреспондируя ни с традицией, ни с текстами соседей по антологии.

И все-таки - книга вышла внушительной и очень полезной.

Спасибо Степанову, спасибо "Академическому проекту", спасибо всем, кто поднял на дыбы этот нелегкий проект.

Теоретическая культурология. - М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга; РИК, 2005. - 624 с. (Серия "Энциклопедия культурологии").

Главный редактор объявленной серии и глава Российского института культурологии г-н К.Разлогов, известный широкой публике в качестве доброго сказочника телеканала "Культура", в своем предисловии делает ценнейшее наблюдение: "В России сам термин "культурология" приобрел права на гражданство тогда, когда закрыли кафедры, связанные с историческим материализмом и научным коммунизмом" (с. 3). Но ключевые вопросы для Разлогова при этом остались. Что понимать под этой наукой? Существует ли культурология как самостоятельная дисциплина? Есть ли у нее своя методология? И т.д. Настоящее издание и было задумано им и его коллегами как обобщение дискуссий (и отечественных, и зарубежных) по этому щекотливому поводу. Итак, в первую голову - проблемы, во вторую - их далеко не окончательное решение. Скажем сразу: удалось на славу только "далеко", чего не скажешь о "решении".

Тут бы самое время и заняться перевоспитанием бывших зубров марксизма, если уж они (Визгин, Межуев и др.) ринулись в новую свободную науку... Но это все равно что выковыривать пули из голов геройски павших - достать смертельный свинец идеологии можно, но вернуть к жизни эту ораву - едва ли. Но и сам царь морской с целой дюжиной устриц на хвосте не совсем свободен от власти прошлого: потратив последние деньги на то, чтобы не тревожили усыпальницу советского материализма, он и не предполагал, что покойнички лично придут заплатить долги, да так и останутся.

Книга включает в себя две части - словарь концептов культурологии и словарь терминов. В словаре концептов словарные статьи расположены не в алфавитном порядке: они представлены авторскими позициями, а позиции, в свою очередь, объединены тематически - по соответствующим разделам. Две части словаря концептов - "В горизонте классической идеи культуры" и "Неклассические модели культуры" ? должны привести неискушенного читателя в священный трепет. Чего тут только нет! Разные точки зрения, возвышенные позиции, прямо-таки бытийные споры. И все глобально. Ведь предупредил же нас Разлогов, что в культурологии есть все: и американская антропология, и немецкая философия культуры, и русский структурализм, и французский постструктурализм...

У Набокова есть героиня, которая, принявшись за детектив и не без основания опасаясь, что сразу заглянет в конец, разрывает книгу пополам и вторую половину прячет от самой себя. Но каков же ее ужас, когда, дочитав первую половину, она безуспешно пытается найти часть, спрятанную в надежном месте. В каком-то смысле это образ всякого чтения (даже если нам кажется, что дан весь текст), и произведение само прячет свою вторую половину, которую мы всегда ищем, чтобы сложить с первой половинкой символа. Нечто пободное и здесь. Перед нами - наполовину учебник, наполовину словарь. И учебник, и словарь напрасно ищут свои недостающие части. Это не значит, что в книге нет хороших статей - назовем хотя бы две совместные, написанные С.Неретиной и А.Огурцовым "Язык и речь - векторы определения пространства культуры" и "Концепт как возможность постижения смысла" (пожалуй, лучшие из текста первой части тома) и множество мелких статей части второй (впрочем, годных для любой гуманитарной энциклопедии).

В принципе, сама идея энциклопедии предполагает, что наука, ее породившая, уже может подводить какие-то итоги и худо-бедно кристаллизовать свои основания и границы. Проще говоря - дать ответы. Здесь же - все наоборот. При полнейшей и умопомрачительной неопределенности того, что же такое культурология, нам предлагают удвоение проблемы через рождение дисциплины, которая должна определить эту неопределенность, - теоретическая культурология. А это типичное удвоение сущности. Так, может, стоит сначала разобраться с самой культурологией? Но этого не произойдет.

Если ты, не дай бог, заинтересуешься, к примеру, историей железной дороги в России (и не как техническим изобретением, а как особым культурным феноменом), ты днем с огнем не сыщешь ни одной работы, этому посвященной. Зато до черта теоретиков, болтающих о чем угодно. И все это потому, что никакой науки культурологии нет, и быть не может. Потому что нет своего объекта (какой может быть объект у культуры - если она все что угодно?). Да и метод сляпан на манер корабля Тесея. Как известно, корабль, на котором Тесей плавал на Крит, хранился на афинском Акрополе. Когда какая-нибудь доска сгнивала, ее заменяли новой: под конец не осталось ни одного первоначального куска. Философы показывали на него и говорили: "Вот образец диалектического противоречия: это и тот корабль, и не тот". Это род новой гуманитарной алхимии, связующей все со всем, - хоть лапоть с пушкинским "Пророком". То, что ныне в неотрефлексированном и уже институционально крайне агрессивном виде именуется культурологией, является, с одной стороны, формой новейшей идеологии, а с другой - реакцией на историческое засилье культуры в России. Горе-культурологам только кажется, что они что-то там описывают и понимают, - сама русская культура продолжает в них воспроизводить условия своего несуществования.

Маклюэн М. Галактика Гутенберга: Становление человека печатающего / Перевод И.О. Тюриной. - М.: Академический проект: Фонд "Мир", 2005. - 496 с. - ("Концепции").

Один гениальный остроумец восемнадцатого века как-то пропел:

Всякому городу нрав и права;
Всяка имеет свой ум голова;
Всякому сердцу своя есть любовь,
Всякому горлу свой есть вкус каков,
А мне одна только в свете дума,
А мне одно только нейдет с ума...
Как бы умрети мне не без ума.

Через двести лет в "ноосфере" философом был получен отклик, проросший не менее знаменитыми строками:

Напрасно в сковороды били,
И огорчалась кочерга.
Питается пальбой и пылью
Окуклившийся ураган.

Радиограмма-калейдоскоп составлена неспроста: приведенные цитаты как нельзя лучше передают не только суть феномена, зовущегося Маршаллом Маклюэном, но и его способ письма. Поклонники "пророка-урагана" вслед за ним почтительно именуют этот способ "мозаикой" и "чересполосицей": все похоже на все, цитаты нанизываются на шашлычный шомпол, логика подменяется далеким эхом, клоунским каламбуром или, на худой случай, парадоксом.

Вот только беда русскоязычной "Галактики Гутенберга" в том, что каламбуры начисто выветрились, парадоксы скукожились, осталась лишь "пальба и пыль". Издание называется "научным", но не имеет ни именного указателя, ни комментария. Редактора тоже не наблюдается (уж он бы справился с неподвластным корректорам Т.Эли стом, например). В первой трети книги над ее листами витает дух безвестного энтузиаста, который чрезвычайно выборочно участвует в подстраничных примечаниях М.Маклюэна, изредка поясняя, что такое "конгруэнтность", "проекция Меркатора", "колеса Мани", "Розетта", "панафинеи" и прочие "синестезии" и "гиперэстезии". Подписывается этот аноним - "Прим. ред." и после сотой страницы, утомившись, исчезает из поля зрения. Кто это, остается невыясненным, так как отвечает за книгу только переводчик - И.О.Тюрина, которая также ведет свою игру не слишком последовательно (хочет - указывает коллег-переводчиков многочисленных цитат, а если не желает, то и не упоминает их вовсе или напропалую переводит самостийно). К ней, кроме вышеперечисленных претензий, есть только один вопрос - зачем столь непрофессионально понадобилось повторять "подвиг" А.А.Юдина и сызнова переводить маклюэновский опус? (В 2003 году издательство "Ника-Центр" уже выпустило в свет перевод под чуть иным вариантом названия - "Галактика Гутенберга: Сотворение человека печатной культуры").

Что ж, всякое время имеет своих пророков. Но заполошная мода на Маклюэна давно утихла во всем мире, возможно, только для того, чтобы вспыхнуть герпесным рецидивом в России. Не так давно Русский Журнал утолил интерес любознательных читателей, все еще пытающихся вникнуть в далекий от науки спор вокруг пророчеств М.Маклюэна. См. перевод фундаментально обоснованной и увлекательной статьи Гэри Вульфа "Мудрость Св. Маршалла, Священного глупца".

Попытаемся сами ответить на вопрос, отчего вдруг в начале ХХI века вытащен Маклюэн на свет божий в разнообразных русскоязычных изводах. История поистине детективная и поучительная. С прискорбием приходится констатировать, что издательские множители трудов "провидца" подогреты интересом к нему РПЦ, и в основном одним из ее полномочных представителей, начитанным М.К.Вавиловым, работающим по теме "Феномен Ciber-общества - конфликтоген XXI века". Задача "референта архиепископа Амвросия", автора курса лекций "Элементы православной антропологии и мистические аспекты глобальных коммуникаций", в сущности, проста и незамысловата - он борется с Интернетом как пристанищем Антихриста. Потому является автором "заключительного слова" в образцово переведенной и научно откомментированной В.Николаевым книге Маклюэна - "Понимание Медиа: Внешние расширения чело-века" (изд-ва "КАНОН-пресс-Ц", "Куч-ково поле", 2003; приложение к серии "Публикации Центра фундаментальной социоло-гии").

Так что Герберт Маршалл Маклюэн, шустрый "оракул глобальной деревни", и сам предвидеть не мог, в какие антропологические российские дебри его занесет, в каких горячих междисциплинарных спорах будет он посмертно участвовать, на каких негативах будет проступать его светлый образ. Но зато с точки зрения свежеиспеченной науки "коммуникативистики" доподлинно известно, что предсмертно он запечатлен в роли самого себя в гениальном фильме Вуди Аллена "Энни Холл" (1977). И это - бесспорно.