В зеленой сельской местности английского графства Уилтшир неподалеку от уединенного домика В.С.Найпола возвышаются две достопримечательности: Стоунхендж и собор в Солсбери. Это своего рода эмблемы, опознавательные знаки пейзажа, по которому Найпол путешествует более полувека, - импульсы культуры, цивилизации и прогресса всегда существовали здесь в близком и непростом соседстве с импульсами язычества, религии и хаоса.

Пророк нашей эпохи, Найпол в своих более чем двадцати пяти художественных и документальных произведениях исследовал конфликт между верой и неверием, загадку Британской империи, переселение народов. Эти темы естественны для писателя, который, как он пишет в своих полностью, наполовину или якобы автобиографических книгах, родился в Тринидаде, куда его дедушка иммигрировал из Индии. Его отец, газетный репортер, мечтавший сделаться беллетристом, стал прототипом героя едва ли не лучшего романа Найпола - "Дом для мистера Бисваса" (1961). В возрасте восемнадцати лет Найпол уехал из Тринидада, получив стипендию в Университетском колледже Оксфорда, и с тех пор живет в Англии. Альфред Казин однажды описал его как "жителя колонии, взращенного в английских школах, на английских дорогах и в духе так называемой английской рассудительности".

Сэр Видиадхар Сураджпрасад Найпол, возведенный в 1990 году в рыцарское звание, был награжден Нобелевской премией в октябре 2001 года - в то время, когда многие только-только начали осознавать реалии, о которых Найпол писал более двадцати лет. Существенно и то, что он исследовал исламский фундаментализм и другие глобальные проблемы импорта не средствами беллетристики, а средствами документального репортажа. Он давно заявил, что время романа прошло. Аналогичные заявления делались и раньше, но в устах художника такого масштаба это звучало особенно весомо. Найпол тогда продолжил: только документальная литература способна отразить всю сложность сегодняшнего мира. Глубокомысленное наблюдение. Но отражало ли оно общекультурную ситуацию или просто было личным мнением писателя, который продолжал издавать по роману каждые несколько лет, хоть и провозгласил эту форму изжившей себя?

Недавно Найпол высказал несколько соображений по этому поводу в интервью, которое дал в уютной гостиной своего коттеджа в Уилтшире. На каминной полке - фотопортреты. Книжная уставлена французскими романами. Слышатся звуки извне: газонокосилка, гудение истребителя с ближайшей авиабазы. Худощавый мужчина 72 лет, Найпол последние несколько месяцев проболел и говорит, что в данный момент не работает ни над какой книгой. Хотя не по сезону солнечно и жарко, на нем твидовый пиджак и вельветовые брюки. Без тени улыбки, чопорно восседая в кресле с прямой спинкой, он вычерчивает траекторию своих мыслей.

- Я решил, что если тратить жизнь только на художественную литературу, начнешь фальсифицировать материал. Ведь художественная форма вынуждает что-то делать с материалом, определенным образом его драматизировать. Я счел, что документальная литература дает мне шанс исследовать мир, другой мир, до конца не изведанный. - У Найпола низкий и глубокий голос, смягченный табаком, и, произнося слово world ("мир"), он смакует его, растягивая почти до трех слогов. - Я подумал, что если бы не этот документальный ресурс, я бы, возможно, иссяк. Мой материал подошел бы к концу, и я стал бы делать то же, что писатели вроде Грэма Грина. Видите ли, он переносил своих персонажей-двойников то в Конго, то в Аргентину, то на Гаити, причем без всяких оснований.

Найпол признается, что написал роман "Полужизнь" (2001), только чтобы выполнить условия контракта с издательством, и что "Волшебные семена" (2004) станут его последним романом. (Не первый год он регулярно намекает, что уйдет на покой, лишь для того, чтобы вскоре издать новую книжку.) И все же тот факт, что Найпол продолжает сочинять романы, не уменьшает его обостренного осознания границ жанра - скорее усиливает его. Его сетования - это плач писателя, который, посвятив всю жизнь своему ремеслу, обнаружил, что инструменты, имеющиеся в его распоряжении, более непригодны.

- Когда пишешь традиционный роман, ты сидишь и понемногу плетешь ткань повествования. Это приятно, но никому не нужно, - говорит Найпол. - Если ты романтический писатель, ты пишешь романы о мужчинах и женщинах, влюбляющихся друг в друга и т.п, вставляя там и сям фрагментики истинной прозы. И опять-таки это никому не надо.

С точки зрения Найпола, по-настоящему важна и нужна глобальная политическая ситуация - в особенности конфликт между верой и неверием в постколониальных обществах.

- Я начал глубоко интересоваться исламской проблемой, попытался понять самые ее корни, поставить простейшие вопросы и каким-то образом оформить свои открытия в виде повествования, - говорит он. В какой мере, спросил он себя, люди, которые замкнулись в вере, оказываются в изоляции от активного деятельного мира? В какой мере они, сами того не сознавая, паразитируют на этом мире? И почему рядом с ними не оказалось мыслителей, которые указали бы им, куда их мысли и страсти их завели? Эти далеко не простые вопросы высвечивают главный парадокс сегодняшней ситуации: некоторые из тех, кому блага Запада пошли на пользу, сейчас стремятся его уничтожить.

В ноябре 2001 года Найпол, выступая перед встревоженными ньюйоркцами, еще не пришедшими в себя после атаки на Всемирный торговый центр, сказал, что им "объявили войну люди, страстно желающие только одного: вида на жительство".

- То, что случилось 11 сентября, было потрясающе. Событие, единственное в своем роде. Такое не может повториться, - сказал он в ходе нашего разговора. - Но в конечном итоге оно никак не повлияло на мир. Это был просто спектакль, вроде ограбления банка в вестерне. В финале преступников обязательно поймает шериф. - По словам Найпола, более серьезная проблема заключается в том, что Западная Европа, основанная на толерантности, сегодня испытывает дефицит "мощной культурной жизни", что делает ее уязвимой для исламизации. Он пошел еще дальше, заявив, что мусульманские женщины, проживающие на Западе, не должны носить головные платки. - Если вы решили переехать в другую страну и жить по ее законам, не следует выражать пренебрежение к основам ее культуры. Это форма агрессии.

Как бы нестандартны или спорны ни были выводы Найпола об исламе и Западе, в них слышится какое-то мучительное пророчество. Способность писателя предвидеть проявилась вновь, когда всего через две недели после нашей встречи смертники подорвали себя в лондонском метро и автобусе, убив более пятидесяти человек. В тот день Найпол был у себя дома в Уилтшире и не выказал удивления тем, что теракты, по-видимому, совершили граждане Великобритании. "Мы должны перестать дурачить самих себя по поводу того, что мы наблюдаем", - заявил он по телефону неделю спустя после 7 июля. Ведущиеся в Британии дебаты о британцах, задержанных в Афганистане и находящихся под арестом в бухте Гуантанамо, - яркий пример такого неразумного поведения. "Здесь говорят об этих людях, пойманных американцами, как о "ребятах", "наших ребятах", как если бы они играли в крикет или в шары. Это абсурдное словоблудие людей, которые не понимают, что мусульманский джихад - религиозная война, а религиозные войны не имеют конца".

Эти замечания, как и многие другие высказывания Найпола, сделанные за минувшие годы, выглядят как продуманные провокации. И в интервью, и в жизни Найпол снискал славу вспыльчивого, непокладистого, противоречивого идеологического громоотвода. Зато в своих произведениях он художник, у которого нет изъянов. Найпол упомянул об этом раздвоении в своей нобелевской речи, приведя в оправдание аргумент Пруста: "Книга - продукт другого "я", отличного от того "я", которое мы выражаем в наших привычках, нашей общественной жизни, наших пороках". Его литературные труды столь же тонки, сколь крикливы его интервью. В романе - путевых наблюдениях "Среди верующих: путешествие в ислам" (1981) и его продолжении "За гранью веры" (1988) Найпол серьезно и сочувственно выслушивал жителей Ирана, Пакистана, Индонезии и Малайзии - стран, которые обращались в ислам на протяжении веков и которые пережили в 70-х подъем как власти, так и исламского фундаментализма. Автор затрагивает глубинные и неразрешимые вопросы: является ли антиклерикализм непременным условием толерантности? Обязательно ли нужно отказаться от своей культурной и религиозной идентичности, чтобы стать частью Запада? Почему люди охотно выбирают жизнь, ограничивающую их интеллектуальную свободу? Что станется с современными обществами, базирующимися на исламе, наиболее суровые последователи которого тоскуют по временам Магомета?

Подобно Салиму, главному герою его классического романа "Речная излучина", описывающему себя как "человека без позиции", Найпол культивирует политическую беспристрастность. В нобелевской речи он сказал: "Мною всегда руководила только интуиция. У меня нет системы, ни литературной, ни политической. У меня нет направляющей политической идеи". Это и так, и не так. Холодный, беспощадный взгляд Найпола на коррупцию и беспорядок в постколониальном мире, его презрительное отношение к марксистским освободительным движениям и его убежденность в том, что исламское общественное устройство ведет к тирании, косвенно указывают на политическую позицию и ставят писателя под огонь критики. В числе прочих его резко критиковали Дерек Уолкотт, карибский поэт и нобелевский лауреат, и Чинуа Ачебе, нигерийский романист, сказавший: "Хотя Найпол и писал об Африке, он писал не для африканцев". Ученый и критик Эдвард Саид, скончавшийся в 2003 году, назвал "За гранью веры" "интеллектуальной катастрофой". По мнению Найпола, добавил он, "ислам - самое страшное бедствие, которое когда-либо обрушивалось на Индию, и книга носит явно патологический характер".

Однако творчество Найпола поднимается и над идеологией критиков, готовых разоблачить его как антимусульманина, и над поклонниками, готовыми аплодировать ему по сути за то же самое, благодаря своим несентиментальным, подчас душераздирающим деталям. В "Среди верующих" Найпол говорит в Тегеране с мистером Джеффри, газетным журналистом и шиитом, получившим британско-индийское образование, для которого поддержка Хомейни - способ воплотить в жизнь исламскую мечту об "обществе верующих". Во время разговора мистер Джеффри ел яичницу. В "За гранью веры" Найпол вновь посещает одного из коллег-журналистов, и тот тоже наслаждается ланчем. Идеология абстрактна, чего не скажешь о яичнице. Документальную прозу Найпола отличает мощь, почти невыносимая плотность деталей и нравственное видение мира, свойственное великой литературе. Неудивительно, что среди его кумиров - Диккенс и Толстой. Несмотря на все разговоры Найпола об ограничениях, накладываемых жанром романа, сила его произведений коренится в сверхъестественном внимании романиста к взлетам и падениям частного человека, к нашим повседневным делам, которые делают нас теми, кто мы есть, и необходимы для нашего выживания.

Прорыв в понимании Найполом самого себя как писателя и его поворот от романа к документалистике - его замечательное эссе, посвященное Джозефу Конраду. Будучи впервые опубликовано в The New York Review of Books в 1974 году, оно появляется в его сборнике 2003 года "Литературные происшествия". Не так уж удивительно, что Найпол обратился к произведениям польского эмигранта: оба выросли в одном мире и пожелали стать художниками в другом - в Англии. "Помнится, в своих фантазиях я видел, что приезжаю в Англию как чисто литературную вотчину, где, будучи свободен от груза истории или прошлого, сумею сделать романтическую карьеру писателя", - писал Найпол в этом эссе.

"Мне пришло в голову, что великие романисты писали о высокоорганизованных обществах, - продолжал он. - У меня перед глазами не было такого общества; я не мог разделить убеждений этих писателей; в их мирах я не видел отражения своего мира. Мой колониальный мир был более разнородным, вторичным, более ограниченным. Пришло время, когда я начал обдумывать тайну - словечко Конрада - моего происхождения". В ходе этих размышлений Найпол постоянно наталкивался на Конрада: "Я обнаружил, что Конрад - 60 лет назад, в эпоху мирного величия - повсюду на шаг опережал меня. Не как борец за какое-то дело, а как человек, предлагающий... картину неблагоустроенных обществ планеты как мест, постоянно созидающих и разрушающих себя, где никогда не было никакой цели и где всегда "нечто насущно необходимое для успеха дела... сопровождалось нравственной деградацией идеи". Мрачно, но глубоко прочувствовано: вроде бы правда, отчасти утешение".

И все же, хотя в нашем разговоре Найпол и сказал, что, по его мнению, Конрад был велик, потому что стремился "очень, очень пристально вглядеться в мир", он также настаивал, что Конрад не имел на него никакого влияния.

- Вообще-то я считаю, что "Речная излучина" гораздо, гораздо сильнее произведений Конрада, - заявил он. - По-моему, лучшая часть "Сердца тьмы" Конрада - репортажная. Собственно художественная часть избыточная и слабая. А в моем произведении нет репортажа. Я наблюдал и творил этот мир. Я действительно считаю, что произведение, которое я создал, в этом смысле лучше, чем книга Конрада. - Найпол также отверг идею о том, что можно установить прямую параллель между его эссе о Конраде и более поздними работами, в которых он частично изучал те же места и темы: - Так может показаться. Но только со стороны.

Иная картина складывается из библиографии Найпола. После эссе о Конраде он на самом деле последовал по маршруту Конрада в Конго, которое стало темой документальных очерков о Мобуту "Новый властитель Конго" (1975) и "Речная излучина" (1979), и в индонезийский Асех ("Среди верующих" и "За гранью веры"). Как повествователь Найпол также шел вслед за Конрадом, развивая филигранно отработанную неоднозначность и двигаясь в сторону репортажа. "Чтобы понять Конрада, - писал он в своем эссе, - было необходимо начать соответствовать его опыту. Было также необходимо отбросить все предвзятые мнения относительно того, каковы задачи романа, а главное - освободиться от неуловимых искажений, свойственных роману или комедии нравов".

В ходе разговора стала очевидна еще одна тенденция: чем более рьяно Найпол обрушивается на того или иного писателя, тем более вероятно, что он вошел в глубокий контакт с произведениями этого писателя. Сидя в нескольких футах от полки с французскими романами, Найпол называл Пруста скучным, повторяющимся, потакающим своим слабостям, озабоченным исключительно социальным статусом героя. "Прусту не хватает идеи нравственного стержня", - сказал он. Найпол не проявил большого уважения и к "Улиссу" Джойса ("ирландской книжице", как он пренебрежительно ее окрестил) и другим произведениям, которым приходится опираться на заимствованные сюжеты. Позже он назвал Стендаля многословным, нудным, выводящим из себя; и все же наибольшим разочарованием для него стал Флобер.

Все это наводит на еще одну мысль: модернизм закончился.

- Мы все были одержимы идеей французской культуры XIX века. Каждый хотел поехать в Париж, чтобы рисовать или писать. И конечно, сегодня эта идея изжила себя, - говорит Найпол. - Мы изменились. Мир изменился. Мир стал больше.

Что снова возвращает нас к ограничениям романного жанра. Писатель должен выйти из гостиной и отправиться в путешествие поверх барьеров, в активный, деятельный мир. Это трагическое мировоззрение, прийти к которому мог только романист: осознание того, что мир невозможно вместить в роман.

И все же, несмотря на свои стенания, Найпол не утвердился во мнении, что западная цивилизация находится в упадке.

- Это романтическая идея, - бесцеремонно заявляет он. - О цивилизации, которая управляет миром, нельзя сказать, что она умирает... это университетская идея. Ее стряпают в вузах и посвящают ей немало лекций. Все это пустое. - "Философская робость" Запада, уверяет он, будет превалировать над "философским воплем" тех, кто намеревается его разрушить.

Найпол сформулировал эти термины в лекции, которую прочел в 1992 году в университете Манхэттена - консервативном интеллектуальном центре Нью-Йорка. В ней он цитирует замечательный пассаж из Конрада: "Полуобнаженный пессимист, жуя бетель, стоял на берегу тропической реки, у кромки безмолвных исполинских лесов; сердитый, бессильный человек с пустыми руками, с возгласом горького недовольства, застывшим на губах; возгласом, который, вырвись он наружу, нарушил бы девственное одиночество лесов, столь же правдивым, столь же великим, столь же глубоким, как любой философский вопль, когда-либо выходивший из недр мягкого кресла, чтобы потревожить темную дикость каминов и крыш".

- Что касается робости, то, полагаю, она повсюду. Она вокруг нас, - сказал мне Найпол. Но где именно? - Вокруг нас - миллионы и миллионы людей, - вот все, что он счел нужным добавить.

В третьей документальной книге об Индии "Индия: теперь миллион мятежей" (1990) Найпол приветствовал мириады проявлений повседневной жизни, не побежденной хаосом, смятением и нищетой общества как механизма. Будучи индусом по рождению, хоть и не соблюдающим религиозные обряды, Найпол считает Индию пространством великой надежды. По его словам, это страна, где вера и неверие сосуществуют наиболее мирно. Он говорит, что экономическое развитие Индии и Китая совершенно изменит мир, и ничто из происходящего ныне в арабском мире не имеет такого потенциала. И все же Найпол называет бедой тот факт, что сегодня среди миллиардного населения Индии нет мыслителей. Рассуждая об Индии, он обращается к исторической теории.

- Единственная верная теория состоит в том, что все находится в состоянии постоянного движения, словно нескончаемый поток, - говорит Найпол. Он утверждает, что это его персональная идея, хоть и связанная с философской концепцией индийской религии.

- Не считаю возможным уместить всю историю Европы в собственной голове. Кругом так много движения, так много движения! - говорит он. - Даже если вернуться во времена Древнего Рима, там все время присутствовало давление разных племенных групп, сплошной прессинг, - продолжает он, для убедительности размахивая кулаками и устремив взор в близлежащую точку. В последние дни он читал письма Мэри Уортли Монтэгю, англичанки, которая путешествовала по Османской империи в XVIII веке. Хаос истории ворвался в уилтширскую гостиную. - Оживает картина разорения, которое турки учинили в Венгрии, - говорит Найпол. - Кто из живших в то время мог подумать, что мир изменится? Но он изменился. Так и сейчас: мир, в котором мы живем, несомненно изменится снова.

Мрачно, но глубоко прочувствовано: вроде бы правда, отчасти утешение.

Перевод с английского Анны Плисецкой