Ворожба кинокритики

"90-е. Кино, которое мы потеряли" / Составитель Лариса Малюкова. - М.: Зебра Е., 2007. - 256 с.

Подведение итогов, инвентаризация - что-то вроде дежурства - милое и привычное занятие журналистов в рубежное время, когда уходит век, уползает десятилетие, оставляя тяжелое послевкусие, завершается год. Потребность в такой "вахте" и "вахтерах" тем острее сегодня, чем стремительней стираются недавние приметы времени. Любая попытка, способная дать малейшую надежду получить куски истории хоть в какой-то сборке, вызывает поддержку и острый интерес. За этим может последовать и протест, несогласие, разочарование. Но все равно - сначала горячее любопытство.

Книга про кино девяностых сразу цепляет двумя вещами: потому что про кино и потому что про историю, историю самую ближайшую, может, еще и не ставшую историей, про историю, которая и есть часть нынешней жизни, нас самих. Так, по крайней мере, задумано и обещано в трехлетнем проекте "Новой газеты" (с 2003 по 2006 год), собравшем исследования ведущих критиков российского кинематографа девяностых.

В книге три десятка рецензий. Авторы - не просто имена: Даниил Дондурей, Юрий Гладильщиков, Виктор Матизен, Кирилл Разлогов, Майя Туровская, Андрей Плахов, по нынешнему статусу волхвы нашего времени, потому что каждое высказывание, каждая оценка, давно обретшая волнующе-чеканную форму, тревожит своим сдержанным провидческим пафосом.

Главная ворожея Лариса Малюкова - душа проекта - присутствует везде и как-то очень мягко "подколдовывает", создавая атмосферу своими вопросами, чаще не вопросами, а репликами, заводя, "зажигая" собеседников, подводя к ответу, который вроде бы известен заранее: "Кинематограф 1990-х годов отразил не столько события времени, сколько его атмосферу, настроение тотальной угнетенности. Это кино интеллигенции, разочарованной реформами"; "От "Прорвы" до "Кавказского пленника" - самоценный курс истории страны"; "...Из фильмов этих достоверней всех учебников истории и газет можно будет представить себе, о чем люди думали в девяностых, чем дышали, на что надеялись" (из беседы с киноведом и социологом Даниилом Дондуреем, открывающей книгу чем-то вроде эпиграфа, заставки, коллективного авторского предисловия, уведомляющего читателя об общей методологии и установках).

Это "готовое" знание ответа на вроде бы поставленный вопрос - что такое девяностые? - отменяет первоначальную заявку на исследование. Исследования нет и не может быть, а есть хорошая подборка качественных материалов, причем при всей разнице авторских стилей и интерпретаций (каждое имя в списке не просто фигура - величина, и сам список - картин и рецензий - в совокупности своей знаковая шкала, языковой регистр времени) получилось не разноголосье, а - как это ни парадоксально - монолог с отчетливым дневниковым элементом, автопризнаниями. Может быть, в живом газетном окружении это не всегда заметно (кстати, в сетевом варианте оглавления книги ссылки к статьям ведут на полноформатный выпуск "Новой газеты", что сразу возвращает нас в контекст), но изъятые, собранные вместе, как высказывания достаточно статичные (датами обозначены только картины), они обретают сразу несколько причудливых, порой несочетающихся свойств: оттенок некоей мемуарной монументальности соседствует с императивом приговора и подкупающим трепетом лирического документа.

Возьмем наугад - две Ирины. Первая Шилова. "Просмотрены и забыты".

"Я и сегодня помню тех, с кем однажды, почти нечаянно, меня свел случай и кто теперь уже навсегда остается со мной. Начиналось последнее десятилетие 20-го века: время неумеренных ожиданий, нищих прилавков магазинов, энтузиазма, заставившего многих помолодеть, будоражащих предчувствий большой смуты. Было "страшно, но весело". Ощущение причастности к большим событиям отнюдь не пресекло интереса к тому, что было главным для меня, - жизни кино... Именно тогда, упоенные свободой (читай - бесцензурностью), кинематографисты вступили в отчаянную и несколько запоздавшую борьбу с тоталитаризмом, бесповоротно (по их мнению) исказившим каждую человеческую личность".

А дальше - после автопризнаний - проникновенное эссе о просмотре фильма "Нога" в один из холодных весенних дней, о странной встрече с Надеждой Кожушаной и Никитой Тягуновым.

Вторая Ирина - Любарская. Ее статья "Странное время" закрывает сборник: "выход", если "входом" считать беседу с Дондуреем. Ирина Любарская - мастер разговорного жанра, насколько помню ее по университету, а также по нечастым встречам середины девяностых на Петровке, в редакции мальгинской тогда еще "Столицы", востребовавшей речевую раскованность и умение изящно черкнуть легкую притчу, сплести сюжет. Такие штуки всегда подкупают своей естественной непринужденностью, забавными деталями. "Все началось 15 августа 1990 года. Я в этот день занималась очень странным для себя делом: искала через "09" склад, куда можно было засунуть отхваченную по случаю дефицитную типографскую бумагу в ролях" ... Дальше коротко и вкусно описана эта странная эпопея поисков, предназначенных для странно создававшегося журнала "Московский наблюдатель", - эпопея, ставшая увертюрой к перечню почти мистических уходов-потерь: Виктор Цой, Никита Тягунов, Луцик и Саморядов, Метлицкая и Майорова, Сережа Добротворский, Курехин, Алексей Ерохин - вперемежку режиссеры, сценаристы, актеры, критики. Мертвых больше, чем живых. Смерть притягательна.

"Теперь, оборачиваясь назад, понимаешь, что большинство из них... были так называемым поколением. Но тогда было принято сомневаться в смысле и правомочности этого понятия, столь высоко чтимого шестидесятниками. Мука неполноценности бытия, пережитая в застойной юности, оставила стойкий и очень взрослый иммунитет к любым союзам и сообществам. За них-то и любили друг друга, но каждый оставался сам по себе, со своими демонами, навязчивыми идеями, страхами, комплексами и обычной скукой несбывшегося, которая убивает не хуже болезни или лобового столкновения".

Цитирую так подробно, потому что "на выходе" очень наглядно сгустились и пробежали в последних титрах все виньетки и жесты почти дневниковой исповедальности, усугубленные общей стилистикой "Новой газеты", нервной, заклинательной, чуть истеричной. Волхование критики - это такое концентрированное послание девяностых, очень узнаваемое, не изжитое, - как и положено, в книге завершается послесловием-постскриптумом - диалогами-исповедями о девяностых.

Проект "Новой газеты" получился очень ценным, цельным, узнаваемым цеховым портретом, не знаю, правда, в каком интерьере, да это не столь уж и важно.

Девяностые - время ясного осознания ненаписанной истории, прежде всего истории ближайшей, более того, отсутствия языка описания, повсеместности прорех и распавшихся связей. Эти прорехи за неимением средств лихорадочно заполнялись тугими сгустками эмоций. Девяностые - время изготовителей притч, клише. Афоризм, лозунг, манифест скамуфлировали некое общее место, стилистическое заморачивание которого приходится изживать до сих пор: "Иного не дано", "Россия, которую мы потеряли". Клише, подменившее исследование, тяжелое, неблагодарное, затратное. Клише, ставшее универсальной формулой. На самом деле емкой. Как бы резиновой. Вакансии в перечне национальных растрат и потерь открыты. Видимо, долго придется находить все новых и новых кандидатов, сохраняя уверенность, что внутренний механизм работает бесперебойно. "90-е. Кино, которое мы потеряли" - это одна из возможных версий новейшей истории, версия "Новой газеты". Многое в ней хочется принять, ряд вещей взять на заметку; безусловно, это реальный документ для будущих исследователей - историков, социологов, тех, однако, кто не согласится с установкой и жестким выбором новогазетчиков, признавшим, что "изучать ближайшее прошлое лучше не по мемуарам, газетным полосам, историческим обзорам, а по фильмам...". Неправда: и по мемуарам, и по газетам, и по обзорам. Книга - лучшее тому свидетельство и опровержение. Прекрасный материал для тех, кто не пожалеет усилий и сложит эту непростую мозаику. После нас.

       
Print version Распечатать