Сорок лет как один день

Гексин Сипахиоглу. Май-68: история в фотографиях / Под ред. Франсуа Сигеля. Предисловие Бернара Кушнера. Вступительная статья Жана Бертолино. - Париж: Scali, 2008. - 157 с.

Goeksin Sipahioglu. Mai 68: l'histoire en photos. - Paris: Scali, 2008. - 157 pp.

Звездными сюжетами завершающегося Московского фотобиеннале (10 июня закроется последняя выставка в Музее Вернадского) стали выставки цветных фотографий братьев Люмьер в "Новом Манеже", экспозиция самого дорогого (но не обязательно самого лучшего) фотографа мира Андреаса Гурски в фонде "Екатерина", а также выставка Богдана Конопки в Манеже. Классики - вроде двойной экспозиции Николая Лаврентьева и Варвары Степановой в галерее "А3" - вне конкуренции.

Но особое место в этом списке биенналиевских удач занимает выставка турецкого фотографа Гексина Сипахиоглу, посвященная маю 1968 года в Париже. Она открыла новые залы "RIGroup", принадлежащие Мультимедийному комплексу актуальных искусств на Винзаводе (Дом фотографии теперь и там).

Сейчас эти снимки, давно уже ставшие хрестоматийными, изданы отдельным альбомом. Благодаря лаконичным, но емким комментариям она вполне может служить пособием по введению в тему. К моменту же, когда в Париже началась студенческая революция, Гексин Сипахиоглу уже год как работал во Франции фотокорреспондентом крупнейших турецких газет и журналов. Быть может, эта национальная отстраненность и помогла создать ему портрет столь же объективный, нейтральный по стилистике, сколь и полный. Его работу ставят в один ряд со снимками другого известного фотохроникера мая 68-го, Жиля Карона (два года спустя он погиб в Камбодже от рук красных кхмеров).

Фотографии делались по обе стороны баррикад. Приметы времени, выглядящие сегодня этнографическими раритетами (вывороченные из мостовых булыжники, развевающиеся флаги, горящие машины), соседствуют с портретами людей. Одни, как Даниэль Кон-Бендит, навсегда вошли в историю. Другие, как Сартр, радикально изменили свою биографию, перейдя от работы за письменным столом к уличной пропаганде. Третьи остались безымянными статистами, сыгравшими сорок лет назад, быть может, важнейшую роль в собственной жизни.

Сегодня об итогах той революции спорят с таким ожесточением, словно она проходила только вчера. Можно ли считать идеалы 68-го реализовавшимися? Насколько они были идеалистическими, левацкими, утопическими? Как не переступить грань между почтением к ним и сакрализацией тех событий? Все же впервые в истории студенческое движение совпало с движением рабочим, а общенациональная забастовка, в которой участвовало более девяти миллионов человек, - событие не из числа обыденных.

Бернар Кушнер, нынешний министр иностранных дел Франции, в предисловии к книге пишет, что его самого звучавшие тогда повсюду идеи маоистов и троцкистов привлекали в наименьшей степени, хотя и подтверждает, что "май-68 похож на политическую революцию". И одновременно те события стали, на его взгляд, "реальным концом французского коммунизма".

Полемизируя с теми, кто отказывает студенческой революции в успехе, Кушнер предлагает считать подлинными итогами мая-68 реформы "жискардистов" (Жискара Д'Эстена) начала 80-х, связанных с равноправием полов, радикальными реформами образования и здравоохранения. Революция в его представлении выглядит победившей, только результаты победы проявились далеко не сразу. Но тем они глубже, чем они позже.

Май 68-го стал предметом необычайного интереса нынешних российских СМИ. Возможно, это не только вопрос к психоаналитикам, но и объективная характеристика времени. Она связана и с все большей включенностью наших массмедиа в мировой информационный процесс (в Европе обсуждение итогов "парижского мая" стало едва ли не главной темой месяца), и с тем, что сорок лет назад майские события были фактически замолчаны советской прессой, занимавшейся тогда пражскими делами. Но проскальзывает в этом интересе и какая-то специфически российская тоска по временам, когда улица еще могла влиять на большую политику, а альтернативную мысль не мог остановить полицейский кордон. Или лозунги "Десять лет - довольно!" (это о де Голле, а не о том, о чем вы подумали), "Рим, Берлин, Прага, Будапешт - та же борьба!" и даже "Мы все взбешены" - неужели это и впрямь близко сердцу современного россиянина?

Примечателен порой снисходительный тон, который избрали современные российские комментаторы выставки по отношению к сути тех далеких событий: "Все эти майские события не более чем игра, а участники - дети, самозабвенно играющие в "революцию". Это определение сквозит почти во всех сопроводительных текстах, перемежающих ряд фотографий. Взрослые восхищаются своими дурашливыми и проказливыми чадами, но в нужный момент зовут обедать и спешно собирают разбросанные куклы - а именно так выглядят разнаряженные гипсовые бюсты ученых мужей, выкинутые из аудиторий", - пишет, например, автор "Афиши". Рецензент газеты "Культура" тоже не склонен оставлять героям революционного процесса лишние медали: "Мальчики и девочки, похожие, скорее, на персонажей фильмов Годара, а не на бастующих от отчаяния рабочих, которых мы знаем по фильмам про русскую революцию".

Впрочем, наша пресса способна и на академические подходы. Так, еженедельник "New Times" посвятил сразу несколько материалов теме "парижского мая". Здесь и общий взгляд на события Андрея Колесникова, и эксклюзивные интервью с Даниелем Кон-Бендитом, а также философом Андре Глюксманом и его сыном Рафаэлем (они вместе написали книгу "Май 1968: объяснение для Николя Саркози)". В этой подборке специфически смотрится статья Сергея Нечаева, посвященная анализу отношений искусства и революции. Пестрота оборотов, таких как "весельчаки с парижских баррикад", "набил ему морду", "дать толчок под задницу", и пара точных замечаний о кино (Годар как провозвестник Мая) не в состоянии скрыть всей условности авторских аргументов. Противопоставляя рок политически активному студенчеству, Нечаев вдруг пишет, что "песенки Мистингетт, Азнавура, Беко и Монтана звучали в окрестностях университета куда чаще, чем произведения Леннона и Маккартни, Ричардса и Джаггера, Моррисона и Хендрикса".

Но, вообще-то, если и вести речь о французском шансоне 60-х, распространенном в студенческой среде, то это, прежде всего, Брель и Брассенс, с их романтикой перемен в жизни, странствий и возвращения. Эта выборочность авторского зрения проявляется и в подходе к изобразительному искусству: о нем автор просто умалчивает. Меж тем и "новая фигуративность", французская реакция на поп-арт, достойна обсуждения, и уж тем более нельзя замолчать искусство политического плаката, расцветшее в Париже в 68-м и обильно, кстати говоря, использованное самим "New Times" в оформлении всей подборки. Вот уж где сила печатного образа заставляет вспомнить об "Окнах РОСТа" и прочих успехах коллективной пропаганды и агитации!

Нечаев порой демонстрирует какое-то принципиальное непонимание искусства, его отношений с реальностью и принципов функционирования в обществе. Но это может быть и неосознанная аберрация памяти, соединение советского представления о Франции и французах той поры с общей картиной мира. Хотя именно при таком взгляде из фактов истории выхолащивается их содержимое.

Хорошо, что есть книга Сипахиоглу. Она проясняют ситуацию. Сделанная во времена, когда компьютер еще не вмешивался в фотографию, она позволяет увидеть, как оно было если не в действительности, то уж на самом деле.

       
Print version Распечатать