Сезоны исправленных имен

Издание избранных трудов одного из патриархов гуманитарной науки – дело сложное, особенно если это труды последних лет, посвященные связи отечественной культуры разных эпох с современностью. Такие опыты уже были, можно, например, вспомнить изданную десять лет назад книгу академика Г.М. Бонгарда-Левина «Из “Русской мысли”», статьи знаменитого индолога о русских эмигрантских писателях, опубликованные в парижской газете. Но тогда особенности жанра диктовались общим «пограничным» замыслом: представить уже свершившуюся встречу России и Европы, одной и другой культуры, в готовых культурных символах, как исполнение уже имеющихся стандартов общения, уже заранее данных схем взаимопонимания. Тогда как Сигурд Оттович Шмидт всегда имеет дело с сюжетами, до конца не формализуемыми, таящими в себе множество загадок; не столько с «бывшим», сколько с «несбывшимся». Хотя многие статьи сборника посвящены отечественным историкам, археологам, архивистам и коллекционерам, чье наследие, казалось бы, легко поддается интерпретации – внимательный взгляд показывает, сколь сложна была историческая работа в любом поколении. Прежде всего, российский историк, в какую бы эпоху ни жил, должен уже в молодости делать выбор: исследует ли он локальные традиции и механизмы, или же он глядит на отечественную историю с отрешенных позиций. Одни историки копировали источники, описывая происходящее даже не словами летописцев и свидетелей, а из мгновенных впечатлений уже состоявшихся свидетельств, – считая, что такое описание будет не меньшим сокровищем, чем археологические находки. Другие историки, напротив, смотрели на прошлое как на то, что одновременно очаровывает и отталкивает, что манит идейной глубиной совершавшихся некогда подвигов, но при этом не может до конца пленить историка – ведь историк сразу видит и противоречия, и подлоги, и самообманы, на которые шли люди прошлого, чтобы примириться с собственной историей. С.О. Шмидт пытается помирить два этих подхода: прямое и честное представление исторических достижений, в котором провалы и ошибки прошлого вскрываются как зияния в изложении, и ироническое отношение к людям прошлого, которые умели обманывать себя не хуже, чем готов обманываться историк, глядя на мнимое благополучие прошедшего быта и прошедшей политики. Условно, это линия С.М. Соловьева и линия В.О. Ключевского; хотя ни о Соловьеве, ни о Ключевском С.О. Шмидт не пишет. Зато много говорится об истории пушкинистики, в которой нужно было соединять почтение к «первому поэту» с универсализацией текстологических и историографических принципов: экстатическую верность изучаемому предмету – с критическим недоверием к собственным знаниям. Изучение Пушкина должно было бы стать образцом для изучения других писателей, если бы не диктат сверху, в том числе в вопросах текстологии. Также важна история учителей: многие герои книги Шмидта, гонимые в советское время ученые, хотели быть и создателями концепций, и издателями, и организаторами науки, – но оказывались прежде всего Учителями. Нельзя сказать, что это было только насилие над ними – даже если они не любили учительствовать, все равно именно учительство связывало их с живыми примерами из прежних эпох. Нельзя стать учеником Платона, но можно дать своим ученикам почувствовать, как учил Платон или европейские гуманисты. Так и продолжаются уроки, только если учителя прежних веков исправляли знания, обучая правильному взгляду или правильному методу постижения вещей, то учителя ХХ века учат исправлять имена, правильно называя события общего исторического опыта. – А. Марков.

Шмидт С.О. После 75: Работы 1997—2001 годов. – М.: РГГУ, 2012. – 734 с. – 500 экз.

       
Print version Распечатать