Арцыбашев М.П. Записки писателя (1907-1927). Дьявол / Сост., вступ. статья и примеч. Т.Ф. Прокопов. - М.: НПК "Интелвак", 2006. - 796 с.

Когда в 1927 году, не дотянув год до своего пятидесятилетия, он скончался в далекой и близкой Варшаве, красный журнал "Огонек" опубликовал его портрет c подписью: "За границей умер М.П.Арцыбашев. Вряд ли кто-нибудь из русской читающей публики горевал о смерти этого столь знаменитого в свое время русского беллетриста?". Но публика не забыла Арцыбашева, добрым словом помянули его и Дмитрий Философов, и Гиппиус, и Мережковский, и Горький с Куприным?

До 1917 года он знал настоящую писательскую славу, после революции - как отрезало: повешенный на ногу ярлык "антисоветчика", "певца сексуальной распущенности" - и полное читательское забвение. Вряд ли в этом виноваты большевики, как считает Тимофей Прокопов (чувство юмора определенно изменило ему, заставив назвать статью, посвященную своему герою, "Неистовый Арцыбашев"), просто ушло время, которому незабвенный Михаил Петрович был конгруэнтен. Поэтому ушел контекст - ушла и слава. Писатель - это, вообще говоря, то, что остается, когда уходит слава (а не наоборот).

"Русский журнал" уже касался этой серии издательства "Интелвак", в исполнении того же Прокопова, в ней в 2004 году выходили: Философов Д.В. "Загадки русской культуры" и Злобин В.А. "Тяжелая душа". Обширные "Записки писателя" Арцыбашева - это публиковавшиеся в течение всей жизни газетно-журнальные очерки и статьи. И, по мнению публикаторов, едва ли не затмевающие неистовство романа "Санин" (1907) - основного произведения Арцыбашева, принесшего ему такую известность, которой позавидовал бы любой современный писатель. Еще бы - этот эпохальный труд был оценен самим Толстым, писавшим в своем дневнике 1909 года: "?У Арцыбашева работает - и самобытно - мысль, чего нет ни у Горького, ни у Андреева". А вот другая запись: "Этот человек очень талантливый и самобытно мыслящий, хотя великая самоуверенность мешает правильной работе мысли". Двусмысленность последнего комплимента Прокопов комментировать не рискнул.

Это, конечно, не Записки в строгом смысле слова, а коллекция страстных публицистических текстов. При всем обилии тем в Записках Арцыбашева чувствуется какая-то однострунность и тяжелая вынужденность пафоса - опять обманутая Россия, проклятые большевики, сумасшедший тиран Ленин, черный хлеб чужбины, великий в своей непонятости Толстой и проч., и проч. Причем Арцыбашев, казалось бы, и сам все прекрасно понимает! Из статьи "Завоевания революции", о братьях эмигрантах: "Но те, кто ныне ?далече?? Как ошпаренные тараканы рассыпались они по всему свету, забились во все заграничные щели и, глубокомысленно поводя ощипанными усиками, думают горькую думу: ?Что же это такое? Неужели же мы в самом деле были только идиотами, ничего не предвидели и не понимали??" (с. 244). Такая точка зрения уязвима во всех отношениях. Если я такой же идиот, как все, то чего стоят мои "Записки"? Ничего! Но если я не такой идиот и к ошпаренным тараканам никак не принадлежу, то эта позиция не только морально сомнительна (в силу своей высокомерности), но и рефлексивно не точна (все идут не в ногу, один Рабинович идет в ногу!). Но даже если представить, что единственно верно марширующий Арцыбашев понял все русские бездны XX века, то чего стоит этот историософский заупокой заключительного размышления: "В то самое время, как русский народ находится в состоянии глубокого падения, в то время, как на нас с жалостью и презрением смотрят культурные народы Европы, достижения нашей культуры приемлются миром как величайшие достижения. <?> ?В русском творчестве есть нечто такое, что давно утрачено и позабыто Западом и без чего вся жизнь человеческая превращается в бездушную спекуляцию, в механический процесс. Это нечто есть духовность" (с. 406-407). И т.д. и т.д. Это ли не уроки русской революции, террора, всеобщего одичания и проч.? Милое дело! Мы, конечно, в полной исторической заднице, но зато (ах, это милое утешительное русское словечко "зато"!) творчества и духовности у нас по-прежнему навалом. И тогда, когда самое время было спросить, и не историю и русский народ, а самого себя: "Что со мной было не так?", Арцыбашев продолжает думать за русский народ, историю, большевистский переворот, не понимая, что в свое время каждый в отдельности выбрал то, что случилось со всеми, пожертвовал собой ради всеобщего и жалкое интеллигентское горло драл за перемены, ужаснувшие потом? И не друг ли Петр Пильский вспоминал: "В ту пору (выхода романа "Санин", которому автор придавал чуть ли не всемирно-историческое значение. - Г.А.) Арцыбашев искренно мнил себя революционером духа, смелым свергателем старой морали, называл себя анархистом-индивидуалистом. И над Арцыбашевым в ту пору были сильны соблазны Нищше" (с. 735). Ну вот и дособлазнялся! При чем тут Ленин и сволочи большевики?

Один жанр великого предшественника Арцыбашев точно имел в виду - "Дневник писателя" Достоевского, но его высоты и общественной изощренности достичь, понятное дело, не мог. Он как раз страшно выигрывает, забывая о великом гражданском пафосе и предаваясь бесконечной иронии, как, например, в очерке "Красно-бурые соболи" (одном из лучших в его "Записках"): "Первыми соболями, которых удалось словить большевикам, были матерые, пушистые звери - Максим Горький и Валерий Брюсов. Один был эстетом, другой ярым врагом большевизма, но они раньше других последовали благодетельному примеру товарища Ленина - покаялись в своих ошибках и переметнули хвосты налево. Но горе в том, что Брюсов как-то уж чересчур быстро стал линять, а Горький оказался даже вовсе и не соболем, а просто скунсом, у которых, как известно, есть одна неприятная специфическая особенность?" (с. 212).

Сам том состоит из трех частей: троечные "Записки писателя" (1907-1919; 1923-1925; 1925-1927), трагический фарс в 4-х действиях с прологом и эпилогом "Дьявол" и - "Современники о М.П.Арцыбашеве" (П.Коган, З.Гиппиус, А.Куприн, Е.Агафонов, П.Пильский). Он несомненно имеет историко-литературное значение и найдет свое (пусть и скромное) место в истории эмигрантской мысли. Но мысль эта уж больно неказиста.

Муравник Майя. Розовый дом: вспоминая, что было? - М.: Аграф, 2006. - 256 с.

Еще одни эмигрантские мемуары, но уже нашего времени - конца ХХ века. Очевидец - из разряда пишущих редакторов, а потому это хорошо причесанная проза того незабвенного советского сора, нивелировочные ухватки которого неизживаемы, несмотря на сорокалетнее пребывание автора на чужбине и довольно бурное участие в эмигрантской прессе. Пикантность дамских мемуаров полуприкрыта тривиальной серостью, залихватским стебом и вчерашними сплетнями. Журналистка Майя Муравник какое-то время после окончания МГУ проработала редактором в отделе поэзии издательства "Советский писатель", вышла замуж за коллекционера Александра Глезера, а в 1975 году семья вынуждена была эмигрировать. Затем, если следовать за текстом, - развод, смена работ и заработков, комедийная обездоленность и опереточная борьба за выживание в Париже. Но журналистка всегда ведет дневники, и вот из них вылупливается "мемуарная" (как говорил один поэт - "мема-урновая") галерея портретов - совписовские чинуши и гонимые поэты, нонконформистский художественный букет и великие музыканты, диссиденты, знаменитости и французские буржуа. Длинный ряд балбесов, пьяниц и бабников. Выбор на любой вкус и цвет - от розовой иронии до черного юмора. Как было заведено в прежних высокопоставленных ателье, к индпошивовскому изделию мемуаристки прилагается издательский ("аграфовский") редактор и написано учтивое предуведомление. Кроме того, книга поддержана информационным спонсором - радиостанцией "Эхо Москвы". Прежде чем перейти к прекраснодушному предисловию, заглянем в более широкий информационный ресурс и получим аттестацию Майи Муравник из рук злоязычного оппонента, Сергея Довлатова. В письме к Людмиле Штерн он обращается к ее матери:

"Хочу поблагодарить Вас за отповедь Майе Муравник в связи с ее бреднями о Маяковском. Все публикации такого рода основаны на хамском стремлении навязать большому человеку параметры собственной личности, востребовать от него соответствия нашим, как правило - убогим моделям, беззастенчиво взятым за образец. Маяковский, например, следуя эмигрантским критериям, должен был написать похабные частушки о Ленине, распространить их в самиздате, затем попросить политического убежища во Франции и оттуда по западному радио героически критиковать советскую власть. Майя (которую я давно и хорошо знаю с плохой стороны) никогда не поймет, что Маяковский служил не советской власти, а своему огромному пластическому дару, служил неправильно, ложно, и решился на такую для себя меру наказания, каковой не потребовал бы для него ни один из самых железных оппонентов... <?> Бич эмиграции - приниженность, неполноценность и холуйство, и Вы оказались первым человеком, отчитавшим холуев резко и без церемоний, дабы отбить у них охоту к осквернению монументов, что на языке цивилизованных народов называется вандализмом. Ваш С.Довлатов". (Комментарий поясняет, что М.Муравник просто-напросто воспользовалась повествованием пожилой дамы и без разрешения огласила его в прессе, исказив смысл услышанного. Дама ответила на эту публикацию довольно резкой статьей.)

Ну, в конце концов, Довлатов защищает давно почившего поэта Маяковского, и у него свои счеты с эмиграцией и "юмористическими" текстами, ею порождаемыми. Современный читатель имеет право выслушивать голоса любого сорта и свежести, читать воспоминания "плохих" и "хороших" сторон, сам принимать судебные соломоновы решения, сортировать авторов и навешивать ярлыки (если ему это угодно). Мы же хотим поговорить о специфическом историзме соуса, под которым подана книга воспоминаний Муравник. Специалистка по гротеску Э.Мороз (одна из составителей сорокатомной антологии сатиры и юмора современности!) в своем вступительном слове к "Розовому дому" сообщает:

"Майя? познакомилась (и вышла за него замуж) с поэтом-переводчиком с языков народов СССР (по подстрочникам) Александром Глезером, вскорости ставшим коллекционером и пропагандистом неофициальной живописи, а также устроителем ее выставок, получивших скандальную известность: выставки на шоссе Энтузиастов; прогремевшей на весь мир ?Бульдозерной?; выставки под открытым небом в Измайловском парке; затем в одном из павильонов ВДНХ. Однако благословенное время ?оттепели? окончилось довольно быстро. Поворотным моментом стал арест и суд над А.Синявским и Ю.Даниэлем, затем введение советских войск в Чехословакию. Начиналась новая эпоха - наступало время диссидентства. Глезер продолжал свою бурную деятельность, хотя с выставками было покончено. <?> Глезер оказался на грани посадки. <?> Родину они покинули 15 февраля 1975 года, в день рождения Майи" (с. 4).

Не будем вдаваться в этические предпосылки и платформы коллекционерского "псевдодиссидентства" - и без того его участники нескончаемо ведут друг с другом вялотекущую войну. Посмотрим только на даты, почему-то не названные Э.Мороз. Так называемая "бульдозерная выставка" - 15 сентября 1974-го. Отъезд семьи Глезеров - 15 февраля 1975-го, то есть через пять месяцев, которых только-только хватило, чтобы "вывезти" (диппочтой) собственную коллекцию на Запад. Остальные выставки Глезер просто технически и физически не мог устраивать (например, павильон ВДНХ "Пчеловодство" - вернисаж 20 февраля 1975 года). Но и это ерунда по сравнению с датами, которые зачем-то приплетены к печальной истории семьи Глезер-Муравник, бурная "правозащитная" деятельность которой, оказывается, закончилась вместе с благословенным временем "оттепели". Ведь эти-то даты известны всем: судебный процесс А.Д.Синявского и Ю.М.Даниэля - 1966-й; позорный ввод войск в Чехословакию - август 1968-го. Законный вопрос: для кого создаются передергивания и умолчания, зачем эта шутовская эквилибристика датами? И насколько эти упражнения влияют на веру читателя в информационное поле собственно мемуаров, задача которых, как заявлено в заглавии книги, - "вспоминать что было"? Возможно, подобные манипуляции предполагают перевод бытовых сплетенных быличек и телефонного трепа в ранг кафкианского гротеска, в трагическую историю борьбы с режимом. Так или иначе - не получилось, книга осталась на постном середняцком уровне женского бытописательства.

P.S. Особая благодарность - магазину "Фаланстер", предоставившему для обзора мемуарные книги.