Недавно на страницах Times Literary Supplement произошел обмен мнениями по поводу присутствия - и уместности - кулинарных рецептов в романах, и я намерен решить поднятый там вопрос чисто по-американски, прямо сейчас и ко всеобщей пользе. В книгах встречаются четыре вида еды: еда, подаваемая автором персонажам, от которых не ожидается, что они оценят ее вкус; еда, подаваемая автором персонажам, чтобы показать, что они за люди; еда, которую автор готовит для персонажей с намерением поесть вместе с ними; и, наконец (новейшее изобретение), еда, которую автор готовит вроде бы для персонажей, но на самом деле подает ее читателям.

Большинство книг, в которых присутствует еда, включая классические романы девятнадцатого века, имеют дело с едой первого вида. Практически во всех романах Троллопа едят три раза в день, приходские священники и политики поглощают отбивные, стейки или баранину, но все блюда, по сути дела, заменимы, это всего лишь остановки на эскалаторе нарратива, скорее знаки социальной жизни, чем особые наслаждения: "Мистер Перегрин с большим удовольствием ел отбивную" или "Эта мысль так огорчила доктора Паттерсона, что даже несколько испортила обычное удовольствие, с каким он ел свой бифштекс, запивая его портером"; такая еда предоставляет время для раздумий. Подобные блюда - пенопластовые прокладки для упаковки классического нарратива. Впрочем, у Троллопа бывают моменты, когда имеет значение, что пьет его персонаж: хорош ли кларет, достаточно ли крепок портер, не слишком ли сладок портвейн, - но то, что он ест, служит не ему, а рассказываемой истории.

Далее следуют писатели, которые кормят своих персонажей особенной едой, чтобы показать, кто они такие. К числу таких писателей относится Пруст, а также Генри Джеймс. На первый взгляд, на страницах Пруста столько еды - протертая клубника и печенье "мадлен", травяной чай и шампанское, - что из нее можно составить целую книгу кулинарных рецептов. Но Пруст не жадный до еды писатель; тот факт, что его герои едят омаров или телятину, указывает на их положение в обществе и на то, как они себя в связи с этим ощущают; эти страницы не предполагают, что мы закроем их, испытывая голод. Пруст может сказать, что кто-то ест gigot [бараний окорок] c беарнским соусом [густой соус с маслом и яйцами], но он редко говорит, что его персонаж ест превосходное блюдо из gigot с беарнским соусом, - хотя не преминет охарактеризовать погоду и вид из окна. Он использует еду как знак чего-то другого. (Это то, что делают социальные романисты, даже мистически настроенные: Дж.Д.Сэлинджер не любит еду, но тот факт, что его персонажи едят улиток или сандвичи со швейцарским сыром, говорит о них так много, что это следует отметить и прочувствовать, как любую другую деталь.)

Перейдем к следующему разряду: есть писатели настолько жадные, что они никак не могут остановиться, описывая, что едят или собираются съесть их персонажи; они словно бы подают нам эту еду - а затем выхватывают ее у нас изо рта. Йен Флеминг одержим едой; ненасытность, превышающая простое чревоугодие, служит пружиной приключений его героя. Люди, привыкшие воображать Джеймса Бонда по фильмам как грубоватого крутого парня, будут удивлены, если познакомятся с ним по книгам. При чтении "Казино Royale" и других ранних романов серии их поразит, сколько внимания Бонд уделяет еде, терроризируя советами и наставлениями своих девушек и шпионов-начальников; при этом нельзя не почувствовать, что автор склоняется над плечом своего героя и тщательнейшим образом изучает меню: проблема с икрой, объясняет Бонд, состоит в достаточной степени поджаренности тоста (ничего подобного); английское блюдо - лучшее в мире, когда оно хорошо приготовлено (очевидная ложь), а розовое шампанское отлично сочетается с каменными крабами (истинная правда). По мере нарастания гастрономического напряжения читатель чувствует, что создатель Джеймса Бонда не просто перечисляет блюда наподобие официанта, но реально сидит за столом и делит трапезу со своим героем.

Есть, далее, писатели, еще более многочисленные, которые представляют на своих страницах не просто результат, но и весь процесс - не только что люди едят, но и как они это делают (включая процесс приготовления пищи): для них важно, как нарезается чеснок и в какой момент кладется на сковородку. Иногда в текст включаются целые рецепты - практика, связывающая "Малый не промах" Курта Воннегута с "Ревностью" Норы Эфрон: это романы о том, как мужчина непреднамеренно причиняет женщине страдания; в "Ревности" рецепты носят иронический характер: это не только ирония над тем, какую еду описывает писатель, пишущий роман, но и выражение иронического отношения к самому процессу написания романа со стороны автора, предчувствующего, что к нему не отнесутся как к "настоящему" романисту.

На сегодняшний день у нас в ассортименте обширные кухонные пассажи от Йена Макивана; бесконечные рецепты от Джеймса Хамильтона-Патерсона; тщательный анализ всего меню у Джона Ланчестера и подробные кулинарные сцены с участием крепыша-детектива Спенсера у Роберта Б.Паркера. Кулинария является для нашей нынешней литературы тем, чем был для нее секс в 60-70-е годы, - чем-то таким, ради чего стоит задержать развитие сюжета, чтобы, так сказать, разделить удовольствие с читателем.

Не так давно я попытался приготовить пищу согласно рецептам из ряда сравнительно недавних романов. Я начал, по дурости, с нескольких рецептов, содержащихся в романе лауреата Нобелевской премии Гюнтера Грасса "Камбала", эпической аллегории немецкой истории, изображенной посредством бесконечно повторяющейся параболы о злой рыбе, легковерном мужчине и добродетельной женщине, при участии большого количества картофеля. Говорящая Камбала, представлявшая из себя одновременно злого демона и самое разумное существо в романе, имеет естественную классовую заинтересованность в том, чтобы камбалу не ели, поэтому в "Камбале" явная нехватка рецептов рыбных блюд. (Меня соблазнило детальное описание приготовления тушеного рубца, но кто из моей компании станет есть тушеный рубец?) Правда, в книге есть один приятный эпизод, когда неумолкающая Камбала, которая "знала все рецепты, которые когда-либо использовались ее друзьями", упоминает о рыбе, сваренной на медленном огне, не доводя до кипения, с белым вином и каперсами. Да, ее бы устами... Словом, я приготовил все точно по рецепту, использовав сочное филе из супермаркета Citarella и, как было указано, добавив немного щавеля. Затем, узнав из последнего раздела, что делать с картошкой и горчицей (картошка, с ее обманчивым обещанием накормить всех дешево и сердито, олицетворяет, как я догадался, ложные надежды, которые возлагались на Просвещение в Германии, а горчица вполне могла бы репрезентировать скуповатый гений баварского рококо), запек ее с сыром в сухарях, au gratin, в качестве гарнира. Это было так чудесно, что заставило меня задуматься: почему теперь, когда повсюду ценится испанская кухня и даже в английской находят какие-то скрытые достоинства, существует не так много людей, у которых немецкая кухня ассоциируется с чем-то большим, нежели рыба, картошка и жаркое из говядины? Поедание камбалы Гюнтера Грасса напоминало чтение его романов: питательно, но немного пресно и отдает крахмалом.

Источник: "The New Yorker"

Перевод Иосифа Фридмана