Андрей Ашкеров. Путиниада. Политические хроники новейшего времени. - М., "Культура", 2007.

Книжка - как Эстония: маленькая, бело-сине-черная, независимая даже на ощупь.

Осторожно, рекламная вставка! Когда-то (несколько лет тому назад, не помню точно когда) автор данной рецензии беседовал с автором рецензируемого сочинения на тему того, как нужно издавать актуальную философскую литературу сейчас. Сошлись на том, что чаемый формат - не пудовые инкунабулы, а масенькие такие книжечки "на карман". Прошло время. Вот она, такая книжка. Будут и другие, следите за серией "Левиафан" издательства "Культура". Или, может, за какой-нибудь другой серией другого издательства, тут уж как фишка ляжет. Но что ляжет - будьте покойны.

Снова к "Путиниаде". Содержание соответствует форме: маленькие статьи-ампулы на одну инъекцию, черно-белая риторическая техника подкрашенного синевой холодного скепсиса, демонстративное неприсоединение ко всем сущим и возможным политическим позициям. Ашкеров не то чтобы выступает "против" кого-то, а просто "живет у себя" и к себе читателя не приглашает: "мой дискурс - моя крепость". Разве что в окошко посмотреть, и то без вольностей. Что лишь подтверждает репутацию автора. В затянувшемся бурой тиной прудике нашего "экспертного сообщества" Ашкеров - ерш: для щук несъедобен, но и сам плотву не ест, брезгует, разве что царапнет колючим пером какого-нибудь зажиревшего леща. Некоторые лещи из академической среды до сих пор обиженно хлюпают жаброй. C-est la vie.

На том и покончим с внешними обстоятельствами. Дальнейшее - не столько описание, сколько инструкция к чтению.

Начнем с очевидного. "Путиниада", даже судя по названию, - "критическая" книжка. Но это странная критика, не очень привычная "критическая установка" предполагает резкость - от слова "резать", но резать можно по-разному. Рассуждения Ашкерова - этакие длинные продольные рассечения материала, ни в коем случае не поперек волоконец и не задевая сосудиков. Автор не любит крови, но не из гуманизма: она мешает вивисекции, не видно, что там поблескивает в ране. В результате ему удается проникнуть глубже, чем иным публицистам, увлеченно орудующим разделочными ножами и пьянеющим от потоков крови.

Впрочем, тут уместен еще один дисклеймер: мы имеем дело с философией. От того, что называется "политической журналистикой", философский текст отличается не только качественно, но и количественно - концентрацией рабочего вещества. Непривычному читателю может показаться, что ему предлагают сгрызть сухой бульонный кубик. Кое-какие ашкеровские фразы и афоризмы при добавлении риторической воды разбухли бы до размеров статей. Иногда жаль, что они так и засохнут: некоторые мысли заслуживают разведения.

Впрочем, это касается не только высказываний, но и их денотатов. Включая главный, заявленный на обложке. Книжка - "про Путина", но что такое ашкеровский "Путин"? Выпаренный концентрат "путинщины", каковую автор считает первичной по отношению к "Путину-как-человеку". То же касается и прочих имен собственных, помянутых в книге. "Ельцин" или "Сурков" - это "ельцинизм", "сурковство", сгустки того или иного "духа", той или иной "тенденции".

Здесь можно понять истинного носителя этого "духа" как большую социальную машину: "систему", "порядки" - или как "социальный слой", "антропологический тип". Тогда выходит, что перед нами очередная социальная или национальная "критика". Ашкеров дает к тому поводы: раз называет Путина "именем Системы", вдругорядь "перекошенный лик ЕБНа" именует зеркалом, в котором-де отражается воистину омерзительная харя "хомо постсоветикуса"... Дальнейший ход мысли не представлял бы интереса для сколько-нибудь искушенного читателя - что, мало у нас любителей проклясть "наши порядки"? Но в том-то и штука: для автора книги "системы" и "социальные типы" тоже являются не первичной реальностью, а производными от своих логик, от типов активности.

Это разберем подробнее - воспользовавшись как пособием заявленными выше героями "Путиниады".

Ельцин для Ашкерова - порождение бюрократии, "аппарата" (что как бы банально). Но бюрократия понимается через бюрократическую логику, она порождается этой логикой, а не наоборот. Логика эта состоит в тотальной ставке на тактику как единственно возможный образ действия. "Тактика" здесь - не часть стратегии, а ее антипод. Стратегия предполагает действие, обращенное в будущее и имеющее смысл только в контексте будущего. Аппаратная тактика - это действие, производимое ценой будущего, оплаченное будущим провалом. Если "таксис" - "шаг" (в аппаратной логике - "ход"), то аппаратный "шаг" всегда делается назад. "Вопрос о цене решения вопросов" в ельцинское время всегда решался переложением платы на будущее, и всегда с немыслимым процентом. Но это оказалось успешным - "здесь и сейчас". Именно отступление (даже крах) как метод управления, опробованный впервые Горбачевым, и породило Ельцина и все последующее. Ельцин, правда, взял "горбатого" масштабом: он размахнул "тактическую логику" до крайнего предела, до беспредела, сделав главным орудием своей власти управляемую национальную катастрофу. Что ни говори, такой размах все-таки "внушает известные чувства". В том числе и автору книги - это ощущается по интонации, с которой он говорит о ЕБНе.

В свою очередь, сам Путин понимается автором "Путиниады" как эпифеномен вертикали власти. Опять-таки "вертикаль" как проект и как логика действий в каком-то смысле первична: ашкеровский "Путин" - голова, насаженная на кол "вертикали". Причем вопрос о том, отросла ли вертикаль от головы или наоборот, в этой логике не более осмыслен, нежели вопрос о курице и яйце. Тут важна логика, задействованная в "Путине" как в "национальном проекте" (а "Президент Путин" и является нашим первым и главным "нацпроектом").

Наконец, третий главный герой - Сурков. И опять же ашкеровский "Сурков" - не личность, а явление. "Если кратенько", то Ашкеров понимает это явление как рецепцию советских техник работы со смыслами, приспособляемых для обслуживания совершенно несоветских целей. К советскому наследию у автора отношение личное и сложное, и "сурковство" задевает его за живое. Может быть, именно поэтому "сурковская" часть книги является едва ли не лучшей, особенно по части микрохирургии смысла. Знаменитая сурковская статья разделана "по косточкам, по жилочкам".

Можно было бы продолжать и дальше, но уже всплывает законный вопрос о позитивной программе. Хорошо, мы поняли уже: автор "Путиниады" критически настроен по отношению к описываемым им практикам. Ну так это ведь нетрудно - чай, не мешки ворочать. "Делать-то что?"

Нет, "позитивной программы" в книге нет. Есть другое: анализ возможного позитива. Он-то и образует душу книги. Без чего она была бы в лучшем случае виртуозным упражнением в критиканстве.

Выше уже говорилось об ашкеровском понимании тактики, апофеозом которой является катастрофа как средство решения проблем. Поиск альтернативы катастрофе (как орудию управления) сейчас является основным, хотя и скрытым, содержанием как российской политической мысли, так и политического действия. "Путин" стал возможным именно как одна из таких альтернатив: знаменитая "стабильность" обозначает именно это, "вертикаль власти" является орудием "стабильности", понимаемой как "удержание на краю", откидывание, остановка "движения назад". Автор книги, кстати, сочувствует самому этому намерению "остановить гибельный путь" - потому его "Путин" отнюдь не является демонической фигурой, как в текстах радикальных оппозиционеров. Просто Ашкеров хорошо понимает: в нынешней ситуации, чтобы действительно остановиться, нужно бежать изо всех сил? Потому-то он и противопоставляет политике катастрофы не "благостное спокойствие", но то, что называет инставрацией, - стратегию, противостоящую как управлению катастрофой посредством катастрофы, так и выцыганиванию у судьбы-злодейки очередной отсрочки, то есть всякому "охранительству" и "реставраторству".

Инставрация - переоткрытие прошлого, уже не как "проблемного региона" и статьи расходов по маскировке черных дыр (а отношение к прошлому у нынешней России именно такое), но как источника исторических энергий. И переосмысление будущего, опять-таки не как области нарастающей задолженности и надвигающейся катастрофы, отсрочкой каковой оправдывает свое постылое существование "власть", все время перезанимающая у истории под растущий процент, - но как области перспективных вложений (прежде всего ума и воли). Наконец, возвращение ценности настоящему - через возвращение в него настоящих ценностей. Например, такой, как национальная идентичность. Возвращение русскости, если называть вещи своими именами.

"Осторожно, здесь ступенька". Автор "Путиниады" менее всего примитивный националист. Скорее уж, единственное, чего он всерьез боится, так это ненароком заляпаться в русопяты: на такой случай в книжке нашлось место и для "превентивных наездов" на националистические практики (1). Но de facto "в качестве положительного варианта" в книжке намечена - пусть штрих-пунктиром - именно идея русского национального строительства.

Правда, чтобы доводить такие идеи хотя бы до ума (не говоря о чем-то большем), в них нужно добавлять далеко не воду.

Примечание:

1) Разумеется, чисто гипотетическое: в отличие от всех остальных российских политических сил, русские националисты ни разу не имели ни единого шанса "порулить" страной - о чем не стоило бы забывать критикам, хотя бы из соображений интеллектуальной честности.