Притязания психиатров

Ирина Сироткина. Классики и психиатры: Психиатрия в российской культуре конца XIX - начала ХХ века. - М.: НЛО, 2008.

Несмотря на то, что психиатрия как медицинская наука сформировалась в конце XVIII - начале XIX века, интерес психиатров к писателям и их произведениям стал наиболее остро проявляться на рубеже XIX и XX веков. Почему это произошло именно тогда? Ирина Сироткина дает ответ уже на первых страницах книги, и с ней трудно не согласиться: "Писатель сделался центральной фигурой русского общества, и психиатры использовали это для того, чтобы повысить статус собственной профессии". И недаром знаменитый русский психиатр Сикорский призывал в те годы "снять таинственный покров с великого человека", вполне оправданно рассчитывая на интерес не только профессионалов, но и всего общества. Правда, строго говоря, подобная тенденция наблюдалась не только в России: немецкий ученый Мёбиус, утверждая, будто "без медицинской оценки никого понять невозможно", жаловался, что "невыносимо видеть, как лингвисты и другие кабинетные ученые судят человека и его действия. Они и понятия не имеют, что кроме морализирования и среднего знания людей требуется еще нечто".

"Нечто" оказалось не чем иным, как распределением писателей по нозологическим единицам, причем в качестве "материала" использовались не только факты реальных человеческих биографий, но и "истории болезни" литературных персонажей, в которых психиатры видели проявление персональных (по большей части психопатологических) свойств их создателей. Так возник специфический психиатрический жанр - патография, то есть жизнеописание выдающихся писателей посредством изучения их мнимых или подлинных душевных болезней.

Именно через анализ этого жанра Ирина Сироткина предприняла попытку рассмотреть историю отечественной психиатрии, начиная с того момента, когда психиатрия в России XIX века приобрела самостоятельные, в значительной степени независимые от зарубежного влияния черты, и вплоть до того времени, когда притязания психиатров на выход за пределы собственно медицинского поля не разбились об идеологические установки, ставшие определяющими в середине ХХ века.

Первоначально книга была написана и издана на английском языке и только потом была - автором же - переведена на русский. Английское издание, выполненное "The Johns Hopkins University Press" в 2002 году, получило приз Ассоциации современных языков за лучшую работу в области славянских языков и литературы. Зарубежный же читатель в массе своей мало знаком с историей российской психиатрии (да и русскую литературу даже "продвинутый" читатель знает крайне ограниченно, обходясь обычно тем, что к "Толстоевскому" прибавляется тот или иной автор), и, видимо, это послужило причиной того, что значительный объем книги занимают развернутые биографии тех отечественных психиатров, которые не только внесли свою лепту в медицинскую науку, но и отметились в качестве патографов - Владимира Чижа, Николая Баженова и других.

Патография прошла долгий и трудный путь. От анализа в работах Чижа таких классиков, как Достоевский, Пушкин, Гоголь, Тургенев, выпущенных в свет в самом начале ХХ века, до творений нашего современника Руднева, не являющегося, впрочем, психиатром и описавшего личность Маяковского исходя из положения о застревании "великого пролетарского поэта" на анальной стадии развития. Многие полуанекдотические трактовки патографов могли бы остаться в истории как обычные попытки получить известность любым путем, однако некоторые из действительно профессиональных российских психиатров, уверенные в правильности выбранного метода, потерпели поражение не в научной полемике со своими противниками, а в столкновении с государственной машиной. Намерения через психиатрический анализ великих писателей получить типичную картину гениальности и даже основать институт Гениальности (во многом схожий с германским Обществом расовой гигиены) были решительно пресечены. Идея психиатров, будто "новому обществу" нужно как можно больше гениев, разбилась об установку творцов этого общества на посредственность.

К тому же отечественные патографы, как и их зарубежные коллеги (среди которых были такие выдающиеся психиатры, как Карл Ясперс), были вынуждены корректировать свои исследования по мере развития психиатрии как науки. Кроме того, им приходилось искать новые объяснительные модели по мере развития самой литературы, что с особенной силой проявилось в начале ХХ века. Патографы искали свой собственный способ прочтения художественных произведений, в котором главным был поиск биографических деталей, намеков на болезнь. Как справедливо отмечает автор, патографы не только хотели объяснить творчество болезнью, они в процессе анализа литературного текста редуцировали произведение к симптому.

Представляется, что патография как психиатрический жанр в настоящее время вряд ли может восстановить то свое значение, которое имело место в прошлом. Падение престижа писателя сделало свое дело. Писатели перестали быть не только властителями дум, они утратили и право сказать о себе вслед за Герценом: "мы не врачи, мы - боль". Автор приводит блестящее высказывание Томаса Манна: "Дело в том, кто болен, кто безумен, кто поражен эпилепсией или разбит параличом - средний дурак, у которого болезнь лишена духовного и культурного аспекта, или человек масштаба Ницше, Достоевского". Восстание масс давно сделало главным действующим лицом среднего дурака, разве что умеющего придать себе некую интересность и скандальность, что, несомненно, делает его более медийным и любопытным для публики.

Как патографы прошлого следовали закрепленным литературной критикой стереотипам общественного мнения, так и вероятные патографы будущего будут следовать стереотипам массового сознания, формируемого уже не литературной критикой, а специалистами по пиару и массовым коммуникациям. Другое дело, что в этом новом мире границы между патологией и нормой размыты и осознаются еще слабее, чем они осознавались на заре психиатрии и патографии.

       
Print version Распечатать