Порох поэзии и сплав мысли

Почитатели легендарной книги В.Л. Рабиновича «Алхимия как феномен средневековой культуры» должны радоваться новому изданию: оно выводит книгу из узких коридоров «культуртрегерства» на широкий простор «культурной деятельности». Ход времени ощутим даже там, где автор ничего не менял: основной корпус остался тем же, но оброс вариациями и комментариями. Этот ход времени ощущается в том, как отражаются схваченные интуитивно сущности в зеркалах познанного и непознанного: как увеличилось количество уроборосов в книге, так же точно возросло за прошедшие годы количество тех ассоциативных рядов, в которые книга Рабиновича вписывается не по касательной, а напрямую.

Прежде всего, во времена, когда публичная политика прокладывает себе дорогу, когда постановка самых смелых вопросов о культуре и духовной жизни – не в новинку читающей публике, то особым образом звучит метафизика Рабиновича. Если кратко, она такова. Есть мир трансцендентный, черно-белый, мир уже принятых решений, мир состоявшегося Страшного суда. И есть мир трансцедентальный, мир постоянного эстетического и этического выбора, мир, прельщающий и пленяющий своим разнообразием именно для того, чтобы не только помочь человеку сделать выбор, но и побудить к этому.

Именно между этими мирами и находится алхимик. В отличие от философа, который работает с готовыми различениями, и только следит за тем, чтобы понятия были на страже этой святой интуиции, алхимик всякий раз изготавливает различение трансцендентного и трансцендентального. Согласно Рабиновичу, алхимик берет материю как исконную и как искомую материю, как зайца, которого не поймать, и который есть в бытии. И при этом алхимик в процессе работы с веществами добивается появления окисей, новых соединений, новых странных, искрящихся, порошкообразных, твёрдых по-новому совсем веществ – львов и драконов. Это пестрота опять потом в огне мысли становится трансцендентной, и алхимик, в отличие от фальшивых фабрикаторов золота, спасается на простой тяге мысли.

В советское время такая картина Великого Деяния как игры в бисер, внезапно превращающейся в игру в аду, а потом в игру с ангелами, в которой на кону стоит рай – могла восприниматься как модель культуры. Культура, осенена какими-то идеями, они вдохновляют «великое дело» культурных исследований. Но важно само исследование: те различия, структурные оппозиции и ассоциативные связи, которые мы устанавливаем в культуре. Вдохновение тогда, как и аппетит, приходит во время еды.

Но теперь, когда все мы сталкиваемся не с кодами культуры, а с ее материей и энергией, когда очень многое поменялось вокруг нас и в нас самих, мы видим, сколь выдающимся поэтом становится Рабинович. Он именно поэт «львов и драконов», этих оксидов и соединений, которые никогда не просто рифмуются или ассоциируются друг с другом. Они становятся вставками в культурные, научные или интеллектуальные процессы, или наоборот, пытаются растворить эти процессы в себе. Они инкрустированы привычками и символами культуры, и они же становятся элементами новых жанров и новых культурных мозаик. Рабинович действует как опытный ткач: он на изнаночной стороне наносит точные научные стежки, а на лицевой стороне появляется полиптих, многожанровая поэма, в духе поэм, например Елены Шварц.

Только для тех, кто пишет поэмы, соединение жанров – это гадание по человеческой судьбе. Для Рабиновича, который пишет научную книгу – это проверка основ культуры, насколько они судьбоносны, или напротив, зависят от наших судеб. Это не та тяжба о культуре, которой занимались культуртрегеры советского времени, но тяжба с культурой. Это битва Иакова, знавшего, как все помнят, толк в мутациях вещества своих стад и вообще быта, с культурой – с ее кодексами и правилами: кто окажется сильнее.

Удивительно, что Рабинович еще в советское время выработал мощное противоядие против фетишизации культуры – химическое образование для изготовления противоядий очень нужно. Только нужна ещё доброта, которая делает из химика медика, и осуществляет мечту алхимиков о подлинном преобразовании вещества в режиме реального времени.

Рабинович – мастер искусства времени, он один из тех российских мыслителей, кто всерьез воспринял проблему времени в мировой философии ХХ века: время – не рамка событий, а то, что постоянно осаживает наше бытие, и поэтому наша мысль без времени – ничто. Для Рабиновича важна особая структура времени – не время «тогда» и «потом», а время «перед» и «после», счастливый миг и несчастный час, злой ход времени и его приятный бег. Миф алхимиков начинает подражать этому времени – и алхимики перестают быть обманщиками, а становятся спортсменами возникающей настоящей науки. Они проходят через злые тренировки и добиваются доброго преуспеяния, если не при жизни, то в «сухом остатке» (вообще, хочется употреблять такие точные и многомудрые метафоры при чтении любой страницы книги Рабиновича).

Особенно интересно будет прочесть приложения: отдельные статьи, обнажающие приёмы автора, и мемуары, остраняющие сам предмет книги. Рабинович – фехтовальщик, но не за честь природы, как мандельштамовский Ламарк, а за славу русских формалистов, того же Шкловского, стиль которого его книга в чем-то напоминает. Все рутинизированное у Шкловского, превращенное в простые реакции глаза, оказывается у Рабиновича ожившим и славным. Дело просто в том, что вещество не только восприемлет знаки памяти («металлы с памятью»), когда на него смотрит алхимик – оно трепещет, а когда алхимиковед – разрешает трепетать и слову, которое о нем повествует. – А. Марков.

Рабинович, Вадим. Алхимия. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2012. – 704 с., илл. – 2000 экз.

       
Print version Распечатать