Издательство "Лимбус-Пресс": Шлифовка линз

Издательство "Лимбус-пресс" по яркости приближается акулам большого худлита, или "большим А" ("Амфора", "Азбука"), умудряясь, тем не менее, удерживаться в нише интеллектуалов с претензиями. Вкусовая составляющая для них важнее мифологических запросов рынка. Главный редактор говорит, что не знает законов, по которым одна книга "выстреливает", а другая проваливается. Похоже, это действительно так, что подкупает значительно сильнее, чем россказни про целевые группы и успехи маркетолога. Именно "Лимбус" рискнул сформировать новое литературное поколение - "Денежкину и К", да так, что теперь не надо подробно разъяснять, кто это такие. Именно "Лимбус" пару лет назад был у всех на виду благодаря изящно-скандальной (как почти вся его продукция) серии "Метро" с той же Денежкиной, Ротами-однофамильцами (Йозефом, чья "Сказка 1002 ночи" и Филиппом, чей "Случай Портноя"1), авантюрными раритетами А.Толстого и Д.Маркиша, манерной эротикой в исполнении таинственного Олега XXX. Еще раньше был Генри Миллер, по качеству исполнения до сих пор с большим отрывом лидирующий в ворохе его отечественных изданий. Десять лет назад стала выходить "Мастер-серия", чей не самый надоевший логотип является достаточной рекламой для текста под обложкой ("Общая тетрадь" Аготы Кристоф, "Месторождение ветра" Марины Палей, "Голая пионерка" Михаила Кононова, "Моя мужская правда" Филиппа Рота - продолжать нет нужды). Издавали тут и классику от Л.Стерна до Е.Шварца ("Лимбус" не был бы собой, если бы не включил в этот ряд "Дневник обольстителя" С.Кьеркегора), и фотоальбомы ("Неизвестная блокада" и "Оптимизм памяти" до сих пор вне конкуренции). В 2002 г. Виктор Топоров запустил в "Лимбусе" критическую серию "Инстанция вкуса", чье название придумал, вернее, вспомнил из Канта петербургский философ Александр Секацкий - один из героев этого текста. Проект также оказался удачным, достаточно упомянуть хотя бы книги Никиты Елисеева и Дмитрия Быкова. "Лимбус" не придумывает хитроумной концепции, чтобы обосновать разброс интересов, это просто разброс, и все. Разброс качественных книг с оправданными претензиями на хорошие показатели продаж. Когда-то В.Шкловский писал, что в искусстве одни отдают кровь и сперму, другие мочатся, приемка - по весу. "Лимбус" исповедует другой подход. Это редкость.

Александр Секацкий. Сила взрывной волны: Статьи. Эссе. - СПб.: ООО Издательство "Лимбус-Пресс", 2005. - 400 с.

Как известно, упомянутым в заголовке занятием зарабатывал на жизнь Борух Спиноза. Еще он считал, что не следует выдавать желаемое за действительное и проецировать на объективный мир слабости и пороки человека. Следует, напротив, стараться рассмотреть человека беспристрастно и включить его в окружающий мир, который и есть сам себе причина (принцип natura naturans). Человек быстро дичает, если противопоставляет реальности какой-то им самим изобретенный суррогат - более удобный, подходящий, успокаивающий. Новый сборник статей Александра Секацкого по большей части и представляет собой попытку избавиться от морока придуманной реальности - вчера целлулоидной, сегодня, пожалуй, силиконовой, завтра уж и вовсе имматериальной, саморастворяющейся. В начале 1990-х Ю.М.Лотман в одной из публицистических статей, характерно озаглавленных "Мир соскальзывает в безумие" писал, что вокруг творится необъяснимая возгонка ненависти. Тогда эта тревога пожилого интеллигента, волнующегося за судьбу приватизированных им и его поколением ценностей, казалась традиционно преувеличенной - старшие были всегда недовольны, на самом деле все будет ОК. Прошло чуть больше десяти лет. Ничего ни ОК. Мир скользнул-таки в безумие, сотканное из лицемерия европейского гуманизма. "Сила взрывной волны" - это диагноз, развивающийся вместе с болезнью общества, диагноз острый, жесткий и точный. Миссия интеллектуала, метафизика войны, сексуальность после объявленного "конца истории" - таковы вершины болевого треугольника, очерченного автором в созданной им истории современных болезней.

При этом слово Секацкого свободно от "традиционной" ответственности, это предельно легкий, почти летучий носитель смысла, игнорирующий границы, что отделяют академию от сборища поэтов и светской party. Открывающая сборник "Тайна Кащея Бессмертного" - это витрина, в которой выставлен механизм авторской мысли и проявлена ее жесткая ирония в отношении объекта. Остроумное разоблачение интеллигенции, бесконечно откладывающей собственную смерть и тем напоминающей фольклорного героя, в 1999 г. выглядело итогом десятилетия. Подобные итоговые слова сказаны и в отношении прочих предметов первого раздела книги, будь то "вирус авторства", когда каждый обыватель мнит себя творцом, или ускоряющийся срок службы художественной провокации, когда искусство уже не мыслит себя вне скандала и доводит себя до самоотрицания.

Вторая часть начинается известной работой "О духе воинственности" (1995), в свое время скандализировавшей узкие круги все той же гуманистически настроенной интеллигенции. Мысль автора проста и является "глянцевым" переложением Гоббса с его "войной всех против всех" на новом материале. И здесь, и в более поздних текстах, пронизанных идеей благотворности войны, мысль автора резва настолько, что возникает вопрос, не есть ли она следствие того тылового положения, которое (суеверные плюют, куда надо) занимает Петербург на карте боевых действий, что регулярно докатываются до Москвы. Впрочем, новая софистика, представителем которой является автор, как и старая, должна обводить вокруг пальца, демонстрировать вкус к провокации и дезавуировать мифы. Таковыми в книге объявляются практически все "западные" ценности, в первую очередь - уже порядком истрепанная политкорректность. Это, как пишет Секацкий, наиболее явный признак атрофии воли в современном обществе. И правда, ведь никуда не деться от того, что теперь смотреть на женщину - значит хотеть ее, а пропустить ее вперед - значит пристать. От того, что есть надо только капусту, а мотоциклетную куртку выбросить. И не только потому, что свинку жалко, но еще и потому, что байкеры с их пивными животами, вонючими мотоциклами и агрессивной музыкой стандарта группы ZZ Top - это самый настоящий позор, жалкая сублимация мужских комплексов и просто вчерашний день. И горе тем, у кого с языка сорвалось слова "негр", "араб" или "кореец". С одной стороны, и афроамериканец, и тем более, азиороссиянин в русском Word'е пока что подчеркнутыми ходят. С другой стороны, они все равно лучше и правильнее. Секацкий - не первый и не последний из тех, кто призывает задуматься над тем, куда нас завел весь этот бред. Но тексты, так или иначе варьирующие антиглобалистскую тему, датированы рубежом веков, если не серединой девяностых, когда тема еще не была заезженной.

С мягкотелостью поздней христианской культуры, пораженной ересью всепрощения, связан феномен "постгенитальной сексуальности", которой посвящен третий раздел книжки. Блестящее слово о фаллической силе паровоза, многажды произнесенное, но обретающее здесь законченность афоризма, шокирующие параллели между напряжением мысли и эрекцией, предсказания грядущего "инотела" для воскрешения мертвых - изящные отголоски, собранные в одной записи, красивое варьете, незаменимое для простого разъяснения сложных вопросов. Секацкий умеет ненавязчиво переплавлять в своем тигле языковой лом и придумывать словечки вроде "интимьер" (по аналогии с интерьером) или "экстра-клитор" (как орган безличной Машины Желания, опять-таки, в авторской терминологии - синхросексоторона). Это забавно, хотя и понятно, почему в равной степени может раздражать академистов и "широкого читателя".

Ирония и острословие - главные мышцы, которые развивает философ Секацкий во время своей энергичной писательской ходьбы, поэтому в разговоре о нем их лучше не пускать в ход, слишком велик риск поражения. Секацкий и перемещается между воображаемыми точками художественного и философского письма, небрежно стягивая в одном афоризме содержание целой книги: "...кому не нравится слово овощи, могут воспользоваться другим термином: плоды просвещения". Конечно, "правильные" философы не считают его своим - для них его слог слишком свеж и цепок. Не зря один из соратников Секацкого по неакадемической петербургской философии отметил в рецензии на более раннюю книгу друга, что быть чемпионом по прыжкам в высоту (это правда) - значит лишь на первый взгляд не вписываться в традиционную философскую парадигму с ее борьбой, шпагой и боксом. К чему же еще должен стремиться мыслитель, как не к тому, чтобы преодолеть земное притяжение? Лучше, пожалуй, не скажешь. Кстати, у известных своей жизнерадостностью московских критиков Секацкий все же числится "мрачноватым питерским философом". Так что это от точки зрения зависит.

Олег Давыдов. Демон сочинительства. Эссе и исследования. - СПб.: ООО "Лимбус-Пресс", 2005. - 592 с.

При всем отличии автора этой книги, также вышедшей в серии "Инстанция вкуса", от автора книги предыдущей, их роднит опыт нонконформизма. Это метафизическое родство будет посильнее частных эстетических несогласий. Философа Секацкого исключили в свое время из ЛГУ за антисоветчину, после чего он в течение десяти лет овладел массой интересных профессий. Биолог Давыдов год работал по специальности, а потом до самой перестройки кочегарил, сторожил и махал метлой. Оба из поколения, воспетого БГ - того, что пришло в 1990-е как бы ниоткуда, бросив вызов "профессионалам", читай - номенклатуре, которую сейчас так любят воспевать снова.

Олег Давыдов оказался профессионалом без кавычек. Одного "Демона Солженицына" - статьи, которую он написал на разворот НГ в 1998 г., - было достаточно для того, чтобы списать в утиль тему "великого писателя земли русской". Дистиллят проблемы, ничего лишнего, прилипает к памяти, как датчик - один из лучших, а не только самых коротких призеров "Антибукера". Но для того, чтобы написать такое исследование, как "Демон Солженицына", надо не просто от природы уметь видеть неочевидное, но еще и написать кучу текстов, пользуясь этим умением и оттачивая его с дотошностью литературного маньяка. Давыдов - редкий экземпляр критика ушедшего десятилетия, которого не просто интересно, но необходимо читать в настоящем. Он пишет простым языком, иногда даже слишком традиционным - по ходу вдруг понимаешь, как много изменилось с 1991 г. и как иной раз странен дискурс толстого журнала когда-то литературоцентричной страны в нынешнем "здесь и сейчас". Не пытается Давыдов сфокусировать в одной фразе многообразие мира, зато наделен даром веского и делового объяснения. И это важнее. Работы, включенные в сборник "Демон сочинительства", не нуждаются ни в рекламе, ни в оценке. Каждая из них представляет собой детективное расследование какой-нибудь загадки русского литературного быта - от личных травм в романе Виктора Ерофеева "Русская красавица" до политических мотивов (или же их значимого отсутствия) поведения Солженицына в СССР. И в качестве послесловия "вне рубрик" - завиральный и увлекательный психоанализ мемориалов на Мамаевом кургане и Поклонной горе, провокация равно для патриотов и пылких сторонников тотальной европеизации. Давыдов все время где-то посередине, неутомимо заглядывает с обратной стороны, настраивает оптику и точит жало - кто-то решит, что для сведения счетов, кто-то - что спорта ради.

Особый раздел, способный потягаться с лучшими литературоведческими бестселлерами - это "Русская классическая мифология", где Буратино выведен символом пролетариата, которого безуспешно пытался воспитать "Папа Карло" Маркс, а Остап Бендер с Кисой Воробьяниновым оказываются карнавальными тенями Мефистофеля и Фауста. После блеснувшей когда-то "Родной речи" П.Вайля и А.Гениса читатель уже успел подзабыть о том, что такое яркий вклад критика в историю русской литературы. Подборка статей Давыдова срабатывает, как кажется, именно в единстве, будучи собрана под одной обложкой, а не размазана по толстым журналам.

Единственное, пожалуй, что может испортить впечатление от этого выверенного "беста", это предисловие, выполненное в жанре "Письма редактора". Автор высказывается тут о "наболевшем", отстаивает право на творческую свободу и пеняет редактору на отсутствие ответственности и желание проехаться за чужой счет. При всей понятной аллегоричности этого текста и его намеренной старомодности наружу вырвалось кокетство, которого совершенно лишены "предметные" тексты основного массива: "Просто я должен был пресечь Ваше поползновение к моей сонной артерии" и тому подобное. Однако ж дело вкуса. Тем более, автор этой книги - одна из его бесспорных инстанций.

Примечания:

1 В пользу такого странного, на первый взгляд, написания справедливо, как мне кажется, высказался Сергей Полтовский в рецензии на это издание, вышедшей (См.: Новая Русская Книга. 2002. ╧ 1. С. 53)