Отчего гормон поет?

Верлен П. Исповедь: Автобиографическая проза, художественная проза / Пер. с фр. М.Квятковской, О.Кустовой, С.Рубановича, М.Яснова. - СПб.: Азбука-классика, 2006. - 480 с.

В отличие от широко опубликованной лирики, Верлен-прозаик у нас почти неизвестен. А это Верлен поздний - последнего десятилетия своей жизни, периода раскаяния, болезней, одиночества и, слава богу, признания.

И не прав Николай Гумилев, в этой прозе нет того голоса, который торжествовал в лирике и так восторгал его современников. Эта проза ни хуже ни лучше любой другой автобиографической прозы поэта. Но для божественного Верлена этого безумно мало. Гумилев говорил о "Записках вдовца", которые появились в 1911 году в переводе Семена Рубановича. На этом знакомство русского читателя с прозаическим Верленом, по сути, закончилось. И вот только сейчас оно возобновляется - в более-менее полном объеме.

Весьма условно прозу Верлена делят на автобиографическую (не многим отличающуюся от художественной) и литературно-критическую, и эта условность хорошо видна в трехчастном делении тома, предполагающем несколько иные критерии: Автобиографическая проза ("Исповедь", "Мои тюрьмы", "Мои больницы", "Больничные хроники"; Художественная проза ("Записки вдовца", "Луиза Леклерк", "Пьер Дюшатле", "Два словечка об одной девке") и Верлен о Верлене ("Бедный Лелиан", "Поль Верлен").

По страстной любви он женился на милой, но совершенно обычной девушке Матильде Моте, и брак не принес ему счастья (а мог ли принести? этот? другой? любой?). Он безудержно отдался Рембо (о котором, кстати, почти ничего не сказано в воспоминаниях Верлена) - в результате самое забубенное пьянство, разрыв с семьей, покушение на жизнь возлюбленного и бельгийская тюрьма. Затем снова попытка мирной жизни - учительство (сначала в Англии, потом во Франции), новая страстная дружба, предметом которой стал его ученик - Люсьен Летинуа. Но сельский юноша умирает от тифа, и весь порыв к нормальной жизни вновь кончается скандалами, запоями и тюрьмой. В 1866 году умирает мать поэта - единственная его верная опора в жизни?

Обо всем этом "Исповедь" - самое крупное его автобиографическое произведение (оставшееся незавершенным). Можно смело усомниться в "предельной откровенности" признаний Верлена, о которых говорит в своем предисловии г-н Яснов (правдивых мемуаров вообще нет, не уставал повторять покойный Лотман). В девятнадцать лет Верлен пережил любовный кризис в отношениях со своей кузиной Элизой Монкомбль, и этим отношениям посвящены многие стихи первого сборника и новелла "Луиза Леклерк". Неожиданная смерть Элизы в 1867 году повлияла на всю последующую судьбу поэта, и отделить здесь факты от необходимых грез можно только усилиями самой тщательной реконструкции.

"Мои тюрьмы" и "Мои больницы", увидевшие свет раньше "Исповеди", - своеобразный пролог к основной части воспоминаний о своей жизни. Первая охватывает несколько событий в судьбе Верлена - от первого карцера, в который он был заключен как лицеист за то, что неправильно проспрягал латинский глагол, и до бельгийского заточения. Что же касается второй, то Верлену было что рассказать: до выхода "Моих больниц" он четырнадцать раз побывал в госпитальных палатах Парижа и пригородов.

"Записки вдовца" - книга, собравшая статьи, эссе, рассказы, заметки, публиковавшиеся в разных изданиях в 1882-1885 годы. Это примечательный срез французской жизни 1870-1880-х годов, но наивно было бы видеть в этом лишь записи непосредственных впечатлений. Главка "Собаки" - одна из лучших во "вдовой прозе" и, безусловно, блестящий этюд поэтического самопознания:

"Великий Бодлер воспел добрых псов ленивой Бельгии. Я, немощный, хочу попытаться воспеть собаку Парижа. <?
Как бы то ни было, вот она, моя собака.
Я живу очень высоко - я, видите ли, несколько горд, - в комнате, окно которой выходит прямо на самую многолюдную улицу Овернского Парижа.
А на этой улице, как раз посреди мостовой, где каждое мгновение сломя голову проносятся омнибусы, по десятку телег в минуту и по тысяче фиакров в час, расположился великолепный ньюфаундленд, черный, как ворон, и дерзкий, как он, но без его кровожадности, - отдыхающий там, как лаццарони, и повелевающий, как Дон Жуан. Его любовные страсти и его дремота благоволят порой заметить, что есть колеса и существуют лошади, но это лишь в крайнем случае, - телеги, и омнибусы, и фиакры сворачивают чаще, чем он себя беспокоит. <?
Один мой приятель, поэт <?> всякий раз восклицает, циник: ?Кто из нас мог бы сделать то же самое на его месте?" (с. 280-281).

Ответ: конечно же Верлен! Да еще как! Что бы там ни говорили многочисленные критики и биографы, превращающие поэта в какого-то недоумка?

Михаил Яснов с умом составил книжку, написал толковую вступительную статью, но откровенно маху дал с комментариями, превратив утонченную прозу на наковальне своего текста в листовое железо. Затейливый и игривый слог Верлена "стерся" в переводе, а отсутствие полноценных комментариев заставляет русского читателя вообще усомниться в оригинальном существовании этой затейливости. Уверен, у Яснова есть на то свои оправдания (издательство урезало объем, горели сроки, надо было ориентироваться на массового читателя, а не на книжных головастиков, помешанных на французской поэзии и т.д.). Но ведь хватило же у "Азбуки" места и терпения, а у Альбина Конечного сил и необходимого комментаторского такта сделать все это в великолепной книжке "Петербургские трактиры и рестораны", которая вышла параллельно с Верленом! Или правила серии "Искусство жизни", в которой вышла антология Конечного, не распространяются на иные изделия "Азбуки-классики"?

Зеленые призраки: Французская готическая проза / Пер. с фр. А.Бобовича, Б.Грифцова, П.Краснова, Е.Морозовой. - СПб.: Азбука-классика, 2006. - 320 с.
Страх: Французская готическая проза / Пер. с фр. Е.Гунста, А.Косс, М.Кузмина и др. - СПб.: Азбука-классика, 2006. - 320 с.

К великому прискорбию, этот условный "двухтомник" тоже fast food, "еда на скорую руку". О составе и переводчиках говорить нет смысла. Кто посягнет на Франсуа де Россе, Оноре де Бальзака, Шарля Нодье, Жорж Санд (сборник "Зеленые призраки") или на Проспера Мериме, Теофиля Готье, Ги де Мопассана, Огюста Вилье де Лиль-Адана (сборник "Страх")? Переводчики не менее знамениты. Кроме перечисленных в выходных данных, за сокращением "и др." скрываются: А.Чеботаревская и В.Мильчина (столетний разрыв меж переводчицами признанию не помеха). "Обслуживающим персоналом" издательство не обделено - у книжек есть составитель, редакторы (ответственный, художественный, технический), специалист, ответственный за выпуск, три корректора - в общей сложности более семи нянек. Но за глазами своего дитяти эта комиссия не досмотрела.

О Жорж Санд сообщается, что ее новелла "Орг ан титана" печатается по изд.: Французская новелла ХIХ века: В 2 т. М.-Л., 1959. Т. I. Зря читатель будет искать этот "Орган", он не вместился под обложку. И это только начало.

Та же потерянная участь постигла О. Вилье де Лиль-Адана. Пропали обещанные новеллы из сборника "Жестокие рассказы".

И наоборот, у некоторых авторов наличествует то, что неизвестно откуда берется, никак не комментируется и чего как бы в сборнике быть не должно. Например, "Джуман" П.Мериме или "Аррия Марцелла" Т.Готье. Происходят эти плачевные нестыковки оттого, вероятно, что составитель и ответственный за выпуск объединены в одном лице (Г.Соловьева), а комментирует издание другое лицо (Н.Полторацкая).

Вообще-то во всей серии "Азбуки-классики" с комментарием (если он есть) не густо. И никак не определено, на какого читателя он рассчитан. Уж если "Французскую готическую прозу" все-таки сопровождают куцые и выборочные примечания к широко известным именам писателей, поэтов, драматургов, ученых, художников и пр., то почему тогда сами авторы, вошедшие в сборники, оказались "лишенцами"? О них ни словечка. Понятно, что комментарий к популярному изданию, каковым и является данный (очень полезный) сериал в мягкой обложке, - продукт исключительно компиляторской деятельности. Да, но и при пересказе и списывании не худо бы проявлять недюжинные знания и кропотливые умения. Огрехи конвейерного производства не должны столь явно бросаться в глаза. Всего только несколько примеров ошибок "быстрого" комментирования "Готической прозы".

" Самуил (ХI в.) - легендарный библейский пророк и судия израильский.

Эолова арфа <?> - древний музыкальный инструмент Х в.". Кто сможет догадаться, что означают в обоих случаях римские цифры?

"Французский комедиограф Жан Батист Мольер (1622-1673)". Традиционный и показательный огрех склеивания имени г-на Поклена и его псевдонима. Но при том, слава богу, никто уже не напишет, например, Франсуа-Мари Вольтер?

" Логогриф - род загадки, в которой данное слово разбивается на буквы для составления другого слова". В действительности все вовсе не так: логогриф - это шарада, в которой слово-то как раз и не дано, а его следует угадать из парафрастического описания его самого и составных частей. См. пример из Словаря иностранных слов: доклад - оклад - клад - лад - ад.

" Акротерий - скульптурное украшение, помещенное под углами фронтона здания". Да нет же, не "под", а "над"?

И так далее?

Не будем слезами обливаться над страшилками чудной прозы и вымыслами ученых комментаторов, а оптимистично и прагматично понадеемся на улучшение качества бумажной "колбасы для населения" (из древних анекдотов ХХ века).

Стайн Г. Автобиография Элис Би Токлас: Роман / Пер. с англ. В.Михайлина. - СПб.: Азбука-классика, 2006. - 352 с.

Не было ни гроша, да вдруг? сразу два золотых. Не было по-русски Гертруды Стайн, а теперь любуемся и пробуем два полновесных перевода одного текста. И сошлись в легком полотне, как в спорте, "две приречных школы". Одна река - аристократичная Нева, другая - бурлацкая Волга. Одна переводчица - рано погибшая нежная петербуржанка Ирина Нинова, другой толмач - габаритный волгарь Вадим Михайлин из города Саратова. И, как зачастую происходит c шаткими биографо-психологическими версиями, они льют воду на мельницы обманутых ожиданий: ее перевод - шершавый, норовистый, заземленный, а его - воздушный, изысканный и ироничный. Нинова была первопроходцем, о ней и написано побольше. Да и Михайлин нынче не обойден вниманием, он тоже первооткрыватель - представил колониальный "Александрийский квартет" Лоренса Даррела русскому читателю, вскормленному исключительно на багаже из зверинца братца Джеральда. К тому же в издательстве "НЛО" вышла книга Михайлина по исторической антропологии с занимательным подзаголовком "Пространственно-ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции". Тем и отличается его перевод, что он пополнил роман Гертруды Стайн чередой историко-культурных комментариев (что, свою очередь, украсило серию "Азбуки-классики"). Так что разговоры о Хемингуэе, Пикассо, нетрадиционных ориентациях и розе Гертруды Стайн отложим до другого подходящего случая, а сейчас прочитаем только один небольшой отрывок из постраничных примечаний переводчика к "Автобиографии Элис Би Токлас":

"Промышленно-бандитский Чикаго первой половины века резко выделялся специфической ?культурностью? жителей даже на общем американском фоне, не говоря уже о сугубо английских стандартах. ?Новый американец? с туго набитым бумажником, пальцами веером и неистребимым приблатненным акцентом был фигурой повсеместно узнаваемой и вполне анекдотической. Гертруда Стайн с ее обостренной чувствительностью к любого рода социолектам пропускает здесь нотку ?пацанского базара?. Языковые и общекультурные аналогии с отечественными реалиями тем более уместны, что не менее анекдотичная фигура ?нового русского? имиджем своим во многом обязана именно американской модели образца 1920-1930-х годов, воспринятой через посредство соответствующей голливудской киностилистики" (с. 232).

Авторитетный и строгий критик (невской школы) даже успел пожурить Михайлина за слишком глубинное проникновение в "стайновскую" поэтику, предположив, что за ширмой познаний может скрываться самолюбование:

"Его перевод - это перевод-интерпретация (с акцентом на интерпретации). Не удовлетворяясь ролью "просто" переводчика, Михайлин и в построчных примечаниях стремится выступить как соавтор: сообщая массу действительно важных для понимания текста фактов, острит, полемизирует, уточняет, задает вектор прочтения, демонстрируя всяческие литературные познания, в том числе и незаурядное владение стилем. Такое самовыпячивание выглядит подчас как бестактность" (А. Скидан).

Может статься, Михайлин действительно экстравагантен в своем жонглировании "культурными кодами", но для расширенного знакомства с разнообразием стилей ведь и предпринимаются варианты "соавторских" переводов модернистской прозы, уже давно ставшей классикой. Читатель от этого только в выигрыше. Сам же Михайлин как-то определил, что обычно "второй перевод - претензия на критику первого, что же касается "Автобиографии..." - это исключение" (см. интервью с переводчиком в Русском Журнале).

       
Print version Распечатать