Мы есть то, что мы говорим

Что слова, которые мы используем, могут сказать о том, как работает наш мозг

Стивен Пинкер. Материя мысли: Речь как окно к природе человека. - Viking, 2007. - 512 с.

Steven Pinker. The stuff of thought: Language as a Window into Human Nature. - Viking, 2007. - 512 pp.

Язык настолько привычен нам, что легко поверить в существование внутренней логической связи между вещью и ее именем, символом и значением. В одном из диалогов Платона персонаж под именем Кратил утверждает, что "какая-то сила, высшая, чем человеческая, установила вещам первые имена".

Но Кратил заблуждался. Человеческая речь происходит из человеческого мышления. Вещи все равно, как мы ее называем. Слова и их правила не говорят нам о мире; они говорят нам о нас самих.

Эта простая предпосылка лежит в основе последней научно-популярной работы Стивена Пинкера. Согласно психологу из Гарварда, люди - это "словоеды (verbivores), существа, живущие за счет слов". Если вы хотите понять, как работает мозг, как он представляет пространство, причинную зависимость и время, как работают эмоции и происходит участие в социальных интеракциях, вам нужно прыгнуть "в кроличью нору" языка. Сложность наших предложений просто является главным входом в наше мышление.

В "Материи мысли" Пинкер определяет себя как сторонника компромисса между последователями "лингвистического детерминизма" и "радикального нативизма" в науке. Последователи лингвистического детерминизма утверждают, что речь - это тюрьма для мысли. Слова, которые мы знаем, определяют наше знание мира. Поскольку эскимосы имеют много разных наименований для описания разных форм снега, они могут воспринимать различия в видах снега, которое недоступно человеку, говорящему, например, по-русски. Хотя Пинкер искусно критикует крайние версии этой гипотезы, он, тем не менее, признает, что "скучные версии" лингвистического детерминизма, возможно, являются правильными. Вряд ли стоит удивляться тому, что наш выбор слов может задавать рамки явлений, или тому, что наш словарный запас отражает виды вещей, с которыми мы встречаемся в повседневной жизни. (Почему у эскимосов так много наименований снега? Потому что они всегда окружены снегом.) Язык, который мы учим, будучи детьми, может не определять наши мысли, но он несомненно оказывает на них влияние.

Радикальный нативизм, с другой стороны, утверждает, что все наши ментальные образы - около 50 000 слов в обычном словаре - являются врожденными. Мы рождаемся, уже зная о карбюраторе, дверных ручках и iPod'ах. Эта причудливая теория, которая обычно ассоциируется с именем философа Джерри Фодора, начинается с предположения о том, что значения слов не могут быть разделены на более простые части. Дверная ручка все равно остается дверной ручкой. Пинкеру потребовалось всего несколько страниц для того, чтобы доказать очевидный тезис: каждое слово не является неделимой единицей. Сознание не может рассматриваться как tabula rasa, но оно и не захламленный бумагами кабинет.

Какое же решение предлагает Пинкер? Он отстаивает центристскую позицию "концептуальной семантики", в которой значения слов зависят от более фундаментального каркаса базовых когнитивных концепций. (Как признает Пинкер, он многим обязан Канту.) Времена глаголов, например, принимают форму благодаря нашему врожденному чувству времени. Существительные ограничиваются нашими интуитивными представлениями о материи, так что мы естественным образом разделяем вещи на две различные категории, предметы и вещества (камни и яблочные муссы, например). Каждая материальная категория связана с различным набором грамматических правил. Рассматривая язык из перспективы наших мыслей, Пинкер демонстрирует, что многие кажущиеся произвольными аспекты речи (такие, как различение предметов и веществ) на самом деле не являются таковыми: они побочные продукты нашего развитого ментального механизма.

Пинкер очень старается сделать этот экскурс в лингвистическую теорию как можно более удобным для чтения. Он использует нецензурные слова с целью выяснить проблематику переходных и непереходных глаголов. Он объясняет непрямую речь, рассматривая сцену из "Тутси", где Ленни Брюс появляется так много раз, что ему нужно дать лингвистическую степень посмертно. Но сквернословие Ленни Брюса не может постоянно компенсировать загадочную лексику и длинный список конкурирующих "измов". После большой, наполненной ругательствами главы (эта книга заслуживает отметки "осторожно, ненормативная лексика") Пинкер делает банальный вывод, что ругательства связаны с негативными эмоциями. Мне, например, совсем не нужна концептуальная семантика, чтобы прийти к данному умозаключению.

"Материя мысли" завершается бравурным выводом о том, что мощь языка выведет нас из пещеры Платона, так что мы сможем "преодолеть наши когнитивные и эмоциональные ограничения". Это хорошая попытка сделать happy end, но я все-таки не купился на нее. В конце концов, "Материя мысли" в действительности повествует о пределах языка, о том, как человеческая проза и поэзия скованы нашими врожденными ограничениями, которые мы даже не можем понять. Флобер был прав: "Язык похож на надтреснутый котел, по которому мы выстукиваем мелодии, звучащие так, как будто они предназначены для танцев медведя, между тем мы бы хотели растрогать ими звезды".

Первая книга Джоны Лерера (Jonah Lehrer) "Пруст был нейробиологом" была напечатана месяц назад.

Источник: "The Washington Post"

Перевод Ивана Успенского

       
Print version Распечатать