Ловкий стрелок, осторожный охотник

Рецензия на: Капущинский Рышард. Путешествия с Геродотом / предисловие Ежи Аксера, послесловие Ксении Старосельской, пер. с польского Ю. Чайникова - М.: Новое литературное обозрение, 2008. - 296 с.

* * *

Отечественная культура не избалована встречей с Геродотом. Казалось бы, для страны многонациональной, наполненной множеством племён и групп, раскинувшейся на территории, гораздо большей, чем та, которую исследовал Геродот - опыт "отца истории" был бесценен. Ведь Геродоту только и было дела, что путешествовать по бескрайним пространствам тогдашней ойкумены, по пустынным дорогам, изредка встречая странные обычаи и узнавая леденящие душу предания. Такое путешествие, когда до ближайшего города много дней езды, и неизвестно, какие следы событий встретятся на безлюдном пути, казалось бы, более всего отвечает духу российской культуры. Тем более, остроумие Геродота, с которым он говорит о безумных тиранах и робких полководцах, хитрых чиновниках и безрассудных воинах в различных концах обитаемого мира, звучит с тем раздражённым трагизмом, который мы привыкли видеть только в русском обличительном реализме.

Но Геродот не вошёл в число любимых историков русского читателя. Формирование отечественной историографии прошло мимо первого великого историка Европы: Карамзин читал на досуге Светония и Тацита - писателей скептического Рима, изысканным письмом маскировавших свою тоску. Соловьёв напоминает скорее Фукидида, который в отличие от мудрого путешественника Геродота, исследовал механизмы событий на небольшом участке, с неподдельной простотой объясняя намерения борющихся сторон. Что Геродоту в отечественной исторической мысли места не нашлось, показало "евразийское движение" русской эмиграции 1920-х гг. - как и Геродот, они видели в Азии средоточие всех цивилизаторских предприятий, а Европу рассматривали как странную окраину Азии, как сепаратистский край великих империй. Но русские евразийцы, плохо помня о Геродоте, не услышали главного его предостережения - как бы ни были близки народы в их созидательных усилиях, всё равно хоть в чём-нибудь они друг друга не поймут.

Как показывает книга Капущинского, Геродот долгое время оставался малодоступен и польскому читателю. Польский перевод великого историка вышел только в 1955 г., после смерти Сталина; до этого издатели боялись, что речь свободного человека о происходящем смутит отца народов. Книгу Геродота Рышард Капущинский брал с собой во все поездки, куда ему приходилось отправляться в качестве корреспондента.

Капущинский прославился в Европе как мастер репортажа, как корреспондент, с равным мастерством писавший и о развитии военных действий, и о тревожной тишине мирного времени. Польские газеты посылали его делать репортажи преимущественно в страны социалистического лагеря: его руководители считали своим долгом, ловя пульс мировых событий, сотрудничать с державами сходного социального строя. Но Капущинский всегда понимал, сколь превратны мировые события и само понятие мира.

Вся книга Капущинского наполнена вопросами, обращёнными к самому Геродоту. Почему он решил путешествовать? Если он путешествовал по собственной воле, то кто помогал ему совершать такие длительные поездки? Чем он мог быть полезен греческим полисам и колониям? О чём беседовал с Периклом? Конечно, на эти вопросы можно было бы ответить просто - Геродот был жителем Малой Азии, греческие поселенцы которой были подданными персов, от них они и узнали множество сведений, и Геродот, стремившийся наладить культурные мосты между Афинами и Малой Азией, пересказал всё для образованных греков. Но в этом ответе, который напрашивается и который кажется доказанным, есть что-то нечестное.

Капущинский говорит другое. Геродот боролся с забвением, с временем, с краткостью человеческой жизни. Но он не скептик, с равнодушием и какой-то брезгливостью рассматривающий распад великих замыслов. Нет, он "человек активный, подвижный и неутомимый, находящийся в постоянном поиске, всё время чем-то занятый" (с. 228). Он выстраивает сцену, тщательно расписывает роли и думает даже о декорациях, в виде курьёзных сведений, и спектакль этого исторического театра ценен, как и драма Эсхила.

Рышард Капущинский по праву прославился как один из самых мужественных журналистов ХХ века. Книга "Путешествуя с Геродотом" открывает одну неожиданную сторону его мужества. Ползти под перекрёстным огнём в горячих точках, собирать репортажи о диктатуре, изнемогать в пустыне, прибывать на место взрыва, пропадать в тропиках, общаться с повстанцами и племенными лидерами - это мужество журналиста, но и мужество общества, этого журналиста воспитавшего. Истинное мужество журналиста, когда уже никто не может его прикрыть - это мужество пересечения границы, мужество разговора с людьми, совершенно на тебя не похожими. Взглянув на расписание самолётов, можно подумать, что общаться с людьми в других точках земного шара очень просто. Но на самом деле, за встречу с другими сообществами, столкновение с другим социальным устройством приходится платить сполна. Особенно, если ты едешь из государства, находящегося под тоталитарным гнётом - ты ещё тогда стыдливо чувствуешь, что вторгся в чужую историю, и что-то в ней пытаешься делать.

В первой поездке Капущинского, в Индию, он с негодованием увидел нищету и рабство. В следующей поездке, в Китай, он поразился тому, с какой простотой приставленный к нему сопровождающий следил за каждыми его действиями. В Египте на опыте узнаёт, что такое шантаж, а в Конго, хотя и снискивает благосклонность жандармов за пачку сигарет, размышляет о путях человеческой мстительности. Более всего пугало честного журналиста, что люди не скрывают того, что положено скрывать при всех условиях, "в любой данности". Он пытался объяснить, какие мотивы движут этими людьми: чтобы найти хотя бы какую-то зацепку, при которой испуг перед бесстыдством может смениться более рассудительным толкованием.

В нашей стране понятие "совесть нации" появилось на исходе перестройки, среди множества других слов, которые с восторгом вспоминались в то непростое время. Но это слово оказалось быстро забыто, вызвав насмешки даже самых благоразумных писателей: мол, что получается, всю совесть приписали одному человеку, переложили на него ответственность, а самим можно жить как прежде. Но вот в Польше Рышард Капущинский вполне мог бы получить звание совесть нации. Он всегда стыдлив, всегда сначала пугается необдуманных чужих высказываний, а потом уже ищет, что стоит за этой необдуманностью. Когда он пересказывает сюжеты Геродота, он выбирает самые чудовищные и кровавые, самые бессмысленные войны, самые вырожденные формы диктаторской власти, самые безрассудные способы организовать собственную повседневность. Он вспоминает, например, убийство старух и девочек в осаждённом Вавилоне, чтобы не было лишних ртов, и долго рассуждает о том, как могло проводиться в жизнь решение народного собрания. Вспоминает он, и как просвещённые жители свободных Афин, отправившись убивать оратора Ликида, выступившего за мир с персами, не пожалели и его маленьких детей. Но даже горы из черепов не так пугают его, как то немыслимое спокойствие, с которым люди в разных странах относятся к ещё недавно совершавшимся преступлениям. Людям кажется, что всё обойдётся, что как-то можно сорганизоваться, что можно добиться своих целей, не думая о чужих целях, и об этом они иногда даже заявляют об этом открыто.

Капущинский рассматривал в своих репортажах ситуации, в которых ничего не "обойдётся". Сначала он исследовал особенности единоличной власти, потом проследил рождение нового типа рабочего в движении "Солидарность", а после написал в своих репортажах настоящий эпос об окончании Холодной войны. Кто знает, в какой мере его деятельность смягчила те конфликты, которые могли бы сопровождать крушение социалистического проекта, в какой мере предотвратила большое кровопролитие. Но точно в той мере, которая превышает силы отдельного человека.

       
Print version Распечатать