«Конец вечности» – развернутый ответ Ж. Бенда критикам его знаменитой книги «Предательство интеллектуалов» (1927). Бенда легко прощает интеллектуальные заблуждения, но не прощает эмоциональных заблуждений. Он разрешает интеллектуалу быть позитивистом или мистиком, государственником или анархистом, но не позволяет ему только увлекаться тем валом эмоций, который несет толпу к готовым политическим целям. Его идеал – бесстрастный «клирик», профессор, который совсем, быть может, не знает жизни. Этот непоколебимый в своем настроении интеллектуал может быть менее опытен, чем простолюдин, может выносить только плоские суждения – но плоскость его суждений и будет зеркалом его безмятежной души. Главное – дисциплинировать душу, отвращаясь от зол, от публицистики, заемных страстей и оправданий войны. Чему противостоит интеллектуал – всеобщему осуждению, возложению ответственности за войну на все конфликтующие стороны. Например, Бенда сравнивает воодушевление, с которым ожидали Первую мировую войну в Германии, и ту тревогу, которую вселяла грядущая война в сердца французов – и делает из этого вывод о развращенности германского общества самой идеей войны, превратившейся в публичную интеллектуальную страсть. Конечно, патриотический подъем был и во Франции, но не было воодушевления самим фактом войны – вдохновлялись, по мнению Бенда, настоящими и будущими героическими действиями, но не самим умением вести войну, не выстраиванием стратегии превосходства. Бенда в споре с оппонентами признает, что для этой интеллектуальной умеренности народа нужна безупречная инстанция авторитета, которая выше всех подозрений, так что нравственные упреки исполнителям властных решений или инициаторам законов не коснутся этой начальной инстанции социального регулирования, инстанции выстраивания воображаемого социума. Такой инстанцией исторически во Франции была монархия, которую нельзя было заподозрить в податливости социальным эмоциям: все частные интересы монарха сразу же превращались в общезначимые символы, не успев вызвать вихря народной страсти. Тогда как теперь эту же роль должны взять на себя «клирики»-интеллектуалы, которые точно так же как монарх, устремлены к вечным интересам, думают об идеальных вещах и пропорциях, и потому превращают даже самые низкие и корыстные свои интересы в один из членов вечной космической пропорции. Нельзя не ностальгировать при чтении этих рассуждений Ж. Бенда: время санаторного, «до-грантового» существования интеллектуалов прошло, равно как прошло время, когда чувство справедливости считалось принадлежностью любого сообщества, даже криминального – теперь мы видим, что в каждом сообществе может найтись свой предводитель, ломающий хрупкое равновесие справедливости. Скорее, чувство стилистической уместности, а не чувство безмятежной вечности можно было бы противопоставить этой бесцеремонной воинственности. Бенда писал в уникальную историческую эпоху, эпоху приватизируемых мобилизаций: в противоположность тотальной мобилизации мировой войны, в эти годы часть населения вербовалась на строительство, часть – на обеспечение экономики своими скудными финансами. Закрытие Соединенными Штатами границ внесло свой вклад в создание этой новой эпохи. И конечно, интеллектуал виделся Бенда прежде всего как демобилизованный созерцатель, которого не держат ни в одной армии из-за его профессиональной непригодности, из-за рассеянности и экстатичности. Но именно поэтому он «клирик», он никогда не будет подыгрывать ни одному мобилизационному проекту, не будет и сопротивляться эксцессам чужого патриотизма или бунта. Он воздействует на людей своим примером преданного служения, самопожертвования и праведных трудов. Он не выводит мышление из действия, и не переключается с мышления на действие – он сломал этот переключатель, создав единый медиум трансляции положительных примеров в народ, своего рода постоянное моралистическое кино. Если он вздумает влиять на политику, он «согласится с некоторыми ценностями врага», то есть превратит себя в рыночный товар, уже присвоенный и много раз перепроданный в ходе мобилизаций. А ему важно просто не продаваться, стоять с табличкой – «это не продается». Споря одновременно с ультраправой программой Ш. Морраса, перехода от любой мысли к прямому действию, и с мыслью Ницше и Бергсона, согласно которым, как думает Бенда, сознание принимает форму своего предмета и привычка становится уже не второй, а первой природой, Бенда создает уникальный речевой синтез. Интеллектуал не должен диктовать законы, он должен членораздельно произносить правду, не должен пропагандировать решения, но просто показывать решимость служить вечным смыслам. Со страниц его книги звучит речь самой справедливости, которая беспощадна к себе именно для того, чтобы хотя бы иногда щадить других. – А. Марков.

Бенда, Жюльен. Конец вечности. / пер. с фр. В.Ю. Быстров. – СПб.: Изд-во «Русский Миръ», 2012. – 239 с. – тир. не указан. – (Серия: «Πόλις»).