Розанваллон Пьер. Утопический капитализм: История идеи рынка / Пер. с франц. А.Зайцевой, ред. В.Каплун. - М.: Новое литературное обозрение, 2007. - 256 с.

Книга Розанваллона (1979-й, исправленное издание - 1999-й) - новая и блистательная критика экономических идей эпохи Просвещения. Просвещение рассматривается в исследовании Розанваллона не как сочетание нескольких мобилизующих к действию идей, но как идеология в полном смысле слова. Идеология пытается описать действительные отношения, но она сразу предполагает, что эти отношения можно постичь и присвоить с помощью идеальных моделей.

Оказалось, что в эпоху Просвещения "тело короля" как регулирующая инстанция, непостижимая в своем существе, метафизический центр власти, было заменено механической куклой политического саморегулирования. Достаточно было мыслителям XVIII века предположить, что коллизии политической жизни могут разрешаться без ссылки на авторитет, просто в силу рокового характера как самих столкновений, так и их возможных разрешений, - как королевский трон рухнул.

Эта механика саморегулирования, которую описывали предшественники Адама Смита, начиная с Гоббса, возбуждает страсти и укрощает их через постановку в ситуацию конфликта. Сам по себе политический интерес, как считали и Юм, и Руссо, и многие другие, не нашел бы в себе сил к эффективному действию, если бы искусная механика соблазнения, выработанная политической мыслью, не позволила бы участвовать в политике множеству людей, прежде на это не посягавших.

С именем Смита, говорит Розанваллон, связана экономическая интерпретация того, что до этого изображалось только политически и казалось единственно возможным изображением публичной политики, - переживание конфликтов как жизненных состояний. Радикализм Смита был необычен для эпохи, но современники его приняли. Ведь Смит явил в своих трудах трезвый взгляд, позволивший освободить мысль об обществе от привязки к отдельным ситуациям.

Смит, таким образом, мыслит порядок, отталкиваясь от беспорядка, в отличие от физиократов, мысливших порядок исходя из порядка. Его представление об обществе в гораздо большей степени биологическое, нежели физическое (с. 80).

Прежде всего, Смит представил саморегуляцию экономики и общества как некое выживание природы, а не как взаимное сдерживание интересов. Он гневно отверг представления Монтескье о том, что богачи, создавая избыточные механизмы потребления, тем самым кормят множество слуг и вообще способствуют изобилию. Смит считал, что такое потребление хуже грабежа и разорения.

Также он отвергает мысль Юма о том, что потребность является тотальной силой, и говорит, что потребности ограничиваются самим понятием рынка, дробящим мир на отдельные вещи. Богач может потреблять вещи разве что более высокого качества, но не большее количество вещей. Именно благословенное "ограниченное потребление" сдерживает страсти, некогда пробужденные политической авантюрой, и заставляет отказаться от надуманных политических идей ради верного отлаживания экономических механизмов.

Совершенно по-новому Смит рассматривал роль государства. Государство не производит никаких символических ценностей, которые можно было бы сопоставить с экономическими. Оно не имеет права передавать свои полномочия другим, равно как и наделять полномочиями деятелей экономики. Поэтому Смит критикует систему откупов как не отвечающую требованию прозрачной экономики.

Позднее эти утверждения Смита стали восприниматься как обоснование либеральной экономики, в которой роль государства сведена к минимуму. Но, как показывает Розанваллон, для Смита оставить государству роль регулятора, "парового клапана" вовсе не означало свести роль государства к минимуму.

Государство развивает инфраструктуру для торговли. Оно потому не может передавать свои полномочия частным лицам или обособленным бюрократическим институциям, что у субъектов частной инициативы окажется слишком мало капитала в сравнении с тем трудом, который необходим для создания новой экономической инфраструктуры.

Смит, как доказывает Розанваллон, вовсе не был идеологом либерального рынка. Экономический либерализм - скорее, побочный и необязательный вывод из его трудов. Сам Смит отдавал предпочтение внутренней торговле перед внешней; и рыночный протекционизм первой половины XIX века (за исключением Англии, которая была крупнейшим игроком на мировом рынке и потому единственная могла ничего не бояться) это подтверждает. Приоритет внешней торговли означал бы релятивизацию капитала, мог бы произойти отток капитала, преобразование, изменение его природы. А совершенствование внутреннего рынка конструирует мнимое пространство общественного действия, в котором политика и начнет функционировать наиболее плодотворно. Как говорит Розанваллон, Смит настаивает на "территориализации" общества и идея территории приходит на смену просветительской идее общественного договора. Руссоистский общественный договор был созданием неких вечных юридических отношений, утопией перевода всех ситуаций на язык, обладающий простой и непротиворечивой юридической грамматикой. Замысел Смита - как раз снятие юридических отношений, распрямление запутанных юридических процессов и превращение их в реализацию каждым человеком себя в новом обществе.

Государство, по мысли Смита и его последователей, обладает еще одним свойством, которое вряд ли признали бы за ним либеральные мыслители. Оно создает избытки. Прежде всего, оно производит долгосрочные вложения в государственные институты, которые, конечно, поглощают много средств, но впоследствии могут показать всю свою важность для высвобождения ресурсов и упорядочения некоторых экономических отношений. Затем оно создает образец такого убыточного регулятора, никак не связанного с функцией государства, - ярмарки. Ярмарки расходуют и силы, и средства, требуют вложения значительной части бюджета, но зато сразу превозмогают все трудности, которые могут быть связаны с торговым обменом. Нельзя сосредоточиваться только на свободном обмене, отвергнув ярмарки, потому что тогда нарушится отношение внутреннего и внешнего обмена и общество рынка, то есть либеральное общество, никогда уже не возникнет.

Розанваллон пишет, что Смит обращается в своих трудах не к государю, а к нации (обычный во французской гуманитарии вопрос об адресате). Смит критикует "политическую арифметику", согласно которой нужно усиливать государство как конечную точку приложения всех экономических усилий, как некий медиум, придающий экономической активности окончательную форму. Для Смита это означало бы отождествить государство с одной его функцией - управлением, тогда как государство само по себе не управление, а место управления. Либеральная утопия - лишь одно из ответвлений в позднейшем развитии мысли Смита.

Экономический либерализм канонизирует определенное состояние рынка, один из его моментов, при котором локализация управления метафорически отождествляется с естественным состоянием власти и подчинения. Вся критика либерализма у Розанваллона - это критика тропов, отождествляющих момент и состояние. Эта критика напомнит критику современной "мифологии" у Р.Барта или литературной программы Руссо у П. де Мана.

Последняя часть книги Розанваллона - острая, полемически страстная критика Маркса как теоретика "угасания политики и права". Маркс, согласно Розанваллону, "просто разносит во времени момент усиления политического (диктатура пролетариата и усиление государства) и момент его угасания" (с. 197). Собственно, цель Розанваллона - изобразить Маркса как редукционистского мыслителя, который, под видом возвращения к старому последовательному "экономизму", придал политической инициативе утопические черты. Маркс мыслил социалистические преобразования как результат политических процессов в капиталистической экономике, то есть как вполне капиталистический способ решения вопросов. Но при этом Маркс, стремясь показать себя теоретиком изобретенного им права, поневоле вернулся к тому сведению экономического к политическому, критикой которого была мысль Смита.

Учение Маркса о потребностях - ясное дело, это учение о буржуазных потребностях. Потребности добуржуазные были просто естественными требованиями нужды или человеческого желания, но концептуализироваться не могли, кроме как в богословском смысле. Тогда как буржуазная потребность заявляет о себе как о соразмерной рынку, превращая рынок из условной в действительную экономическую реальность.

Конечно, та либеральная мысль, с которой спорил Маркс, сводила экономическое к политическому в силу своей наивности, тогда как Маркс выступает как мыслитель, обобщающий опыт целого века развития экономики. Но факт остается фактом - социализм интерпретирован Марксом вполне "буржуазно", в рамках мифологизации "меновой стоимости". Вместе с тем, как подчеркивает Розанваллон, заслуга Маркса состоит в критике понятия "интереса": "Критика интереса выражается... через критику торгового общества, в котором отношения между индивидами застывают в вещах" (с. 202).

В таком увлеченном разгроме марксизма нельзя не увидеть полемику с неомарксистами, которые как раз расширили понятие меновой стоимости, включив в него политический и культурный капитал. Важно другое: в книге Розанваллона со всем изяществом французского интеллектуализма говорится о действительных речевых намерениях крупнейших экономистов Европы. Критика всегда касается этих намерений, не посягая на само их дело.