Реальность, из которой исходят авторы солидного сборника о документе и документности – «смерть субъекта» в самом серьезном смысле этих слов. Документ существует в тоталитарном и посттоталитарном мире не как знак присутствия и свидетельство о готовности к политическому и социальному действию, но как фиговый листок отнятой у человека биографии. Там, где биография человека – только запись в личном деле, там появляется серийность, появляется производство биографии в эпоху ее технической воспроизводимости. Тогда уже документ может существовать как нечто предельно личное, как личное в полном смысле, лицо, вписанное в квадрат фотокарточки, и описывающее своим недоуменно-застывшим выражением все предназначение документов. А настоящее свидетельство может быть предельно безличным: чужой язык, состоящий из штампов пропаганды и риторики боли (свидетельства остарбайтеров, разобранные Еленой Рождественской), сюжеты кино, погружающиеся в первородную тьму чистой фиксации, переживания того, кто и стоит рядом с родительским гробом («мгновение документа» кинематографа, статья Олега Аронсона), фотосвидетельства, состоящие из серии фотографий, имена создателей которых неизвестны, фотокладбища со стертыми надписями (статья Нины Сосна об «анимации архива»).

Но саморастворение документальности в готовых сюжетах, в беллетризации страдания, которая и оказывается единственным языком страдания, единственным указанием на подлинность – только один из сюжетов книги. Другой сюжет – самофальсификация документа в российских бюрократических практиках. Документ внутри российской канцелярии лишен благородного статуса знака отличия или знака различения: он производит исключительно систему властных решений, и в этом смысле является идеальным осуществлением политического воображаемого. Там, где бюрократия мыслит себя не просто новым сословием или новой властью, но производителями государства силами своей бумажной мечты, там документ не может не фальсифицировать себя самым роковым образом: мы видим редукцию бумаг либо к фальшивому основанию (зазор между легитимностью документа и легальностью всей системы документооборота, приводящий к «добыче справок»), либо к мнимому «окончательному подтверждению», документу, заверяющему все документы. Единственным неподдельным документом является паспорт: как показывает Елена Васильева, именно паспорт и оказывается горизонтом политического воображения – этот документ одновременно устанавливает status quo в социально-политических отношениях и образует саму материю гражданства, поставляет граждан как материал государства. Таким образом, в основе российской документности лежит противоречие: правоотношения подразумеваются как уже осуществившиеся, причем осуществившиеся теми субъектами, обладание которых правами нужно сконструировать, выдумать, пронаблюдать и заметить с исступлением созерцателя как чудо бюрократической гениальности. Воздушный замок или мыльный пузырь легитимности строится даже не из воображаемой легальности, а из нелегальности всякого текущего положения дел, которое преодолевается трансцендентальным усилием воли через «обладание паспортом». Поэтому подделка паспорта, в отличие от подделки других документов, осуждается общественностью. На более низком уровне, на уровне социального быта, такое «ускользающее воображаемое» приводит к принятию бюрократией фальсификаций как простых «багов» (сбоев) системы – что показали М. и Е. Шульманы, проанализировав в сборнике свою (известную в блогосфере) историю борьбы с квартирным рейдерством, а также В. Вахштайн, описавший антифеноменологическую антиредукцию вузовского документооборота.

Другая тема сборника – литературная. Отказываясь от слишком широкого понимания всех литературных свидетельств как «документов», участники сборника исследовали литературу травматического опыта как отказ от «вменения» литературе статуса документа, и документу статуса литературы. В отличие от многих литературоведов, которые хотят увидеть режим правды в голом документе, а художественность – в повышенной символизации событийного ряда или же в наложении разных типов нарративизации, авторы сборника (Ирина Каспэ, Илья Кукулин и другие) прежде всего видят в документной литературе как раз тонкое различение нарративных стратегий. Это не «жизнь как текст», а история как множество текстов, каждый из которых уже сказал что-то за себя, и учится говорить за других. Это не просто свидетельство как сообщение о чем-то случившемся, это нечто большее, свидетельство как исповедание, как предстояние. Это опыт, близкий опыту сакрального – и об этой теме хочется много размышлять при чтении сборника.

В сборнике разбирается множество тем, начиная с того, что остаётся в политике «после документа», когда докладная записка принята к сведению (Святослав Каспэ о работе администрации президента РФ в разные времена) и кончая тем, как производитель документа сам себя стремится обольстить, обольщая не только свой разум, но и свое тело на документальной фотографии – создавая уже не тело соблазна, а тело падшести в мир фатальных событий (Ольга Бредникова и Оксана Запорожец о визовых фотографиях). Но из взора читателя не пропадет одна важная тема – документ как внежанровый жанр, как восстановление логики жанра тогда, когда массовая культура присвоила себе значительную часть жанрового воспроизводства. Логики жанра как прецедента, который никогда не повторится, но при этом сакральный смысл которого будет сконструирован в решительном творческом решении художника. Этот смысл документа не менее важен, чем документные практики канцелярий и бухгалтерского учета – и он не упущен авторами, погружающимися в ад постсоветской бюрократии, чтобы потом выйти в чистилище охоты за утраченным смыслом подтверждения и личного доверия. Когда мы растеряны, когда мы не можем разобраться даже с тем, как построить выставку о гонениях на Церковь, как нарратив поминания или как глухое эхо забытой панихиды, найти ту точку боли, где память встретится с забвением – опыт авторов сборника, созданного Ириной Каспэ, опыт тончайшего различения воображаемого и воссозданного, еще не раз будет востребован. – Александр Марков.

Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свидетельство. / ред. И.М. Каспэ. – М.: Новое литературное обозрение, 2013. – 408 с. – 1500 экз. – (Серия: «Научная библиотека <журнала “Новое литературное обозрение”>, вып. CXV).